Книга Природа и власть. Всемирная история окружающей среды - Йоахим Радкау

Лишь под управлением британцев связь между лесом и властью получает институциональное оформление. С самого начала лесная политика Британской Индии была отмечена глубоким противоречием: коммерческое разграбление лесов становится еще более систематическим, однако возрастает и понимание его роковых последствий, в некотором отношении оно проявляется в Индии даже раньше, чем в британской метрополии. В эпоху наполеоновских войн основной целью лесной политики было получение тиковой древесины для нужд флота. Качественный корабельный дуб уже стал в Европе дефицитом, и в этой ситуации, вопреки сопротивлению лондонских верфей, часть линейного судостроения с успехом переносится в Бомбей, где существовала местная традиция судостроения. Однако поскольку верфям нужна была древесина определенного качества, то повышение спроса на нее еще не влекло за собой крупномасштабные вырубки. Они начинаются лишь с середины XIX века в связи со строительством железных дорог и массовым производством шпал, на которые уходили в основном североиндийские леса из сала (шореи исполинской) и деодара (гималайского кедра). В 1861 году обращение своих земляков с лесами резко критикует такой тяжеловес, как Хью Фрэнсис Клегхорн, один из основателей лесной администрации Британской Индии: по его словам, из всех европейских наций англичане менее всего осознают ценность лесов, и это небрежение продолжается еще и в США, где переселенцы безжалостно вырубают леса. Клегхорн, врач и ботаник (1820–1895), в 1856 году назначенный первым хранителем лесов в Мадрасе, ценил леса не только за древесину, но и в не меньшей степени за их влияние на климат и благополучие человека (см. примеч. 46).

На протяжении всей истории самыми первыми и самыми мощными стимулами к сохранению и посадкам лесов были потребности флота. Так было и в Британской Индии, где важную роль сыграли предостережения барона Франца фон Вреде, имевшего немецкое происхождение, и где в 1806 году Ост-Индская компания первой назначила должность хранителя лесов (Conservator of the forests). Но после окончания наполеоновских войн эта первая инициатива ушла «в песок». Вновь подтвердилось то, что констатировал когда-то Адам Смит: «общество торговцев», каким была Ост-Индская компания, не может поступать иначе, нежели «при любой возможности предпочесть меньшую и временную прибыль монополиста большому и стабильному доходу суверена». Ситуация изменилась только, когда в 1858 году, после восстания сипаев, управление владениями Ост-Индской компании взяла на себя Британия. В 1860 году был учрежден индийский Лесной департамент (Forest Department) – «первая и наиболее совершенная лесная администрация колониального мира». В 1862 году в Центральное правительство Британской Индии был приглашен в качестве консультанта по вопросам леса Дитрих Брандис – немецкий ботаник и лесовод, защитивший докторскую степень в Бонне и с 1858 года руководивший лесной администрацией Британской Бирмы. В 1864 году он был назначен генеральным лесным инспектором (Generalforstinspektor) и в течение десятилетий оставался ведущим специалистом индийского лесного дела. Под его же руководством главным направлением лесного хозяйства стала тиковая древесина. Однако главное значение деятельности Брандиса, актуальное по сей день, состояло в другом. Еще работая в Бирме, он понял, что выращивание тика нужно и можно комбинировать с «бродячим» земледелием коренных жителей, осуществляя лесопольное переложное хозяйство. Под его управлением периодически устанавливался социальный и экологический баланс между натуральным хозяйством коренного населения и коммерческими интересами британцев. Однако эта гармония, зависящая от общего политического климата, была недолгой. Брандис осознавал, что успешной и долговременной охрана лесов может быть только тогда, когда в ее осуществлении участвуют местные жители. Ориентируясь на немецкие общинные леса, он и в Индии хотел придать деревенским лесам официальный статус, но реализовать это намерение ему не удалось. Дальновиднее многих своих преемников он был и в том, что высоко ценил очень важный для коренного населения бамбук и придал ему статус лесной культуры, хотя, с точки зрения других лесоводов, бамбук был не деревом, а всего лишь сорной травой (см. примеч. 47).

Лесная политика создавала проблемы не только там, где она не срабатывала, но и там, где она имела временный успех. Если охрана леса осуществлялась вопреки интересам коренных жителей, вынужденных отказаться от своих традиционных пользований, то они становились врагами лесов. Конфликт между натуральным хозяйством местных жителей и коммерчески ориентированным лесным хозяйством с его ставкой на древесину был и остается всемирно распространенным феноменом, не исключая Центральную Европу. Но в колониях конфликт обостряло и политизировало то, что хранители леса были воплощением иноземного господства. Поджоги лесов становились разновидностью сопротивления. «Политические» лесные пожары, от которых страдали прежде всего хвойные лесопосадки, достигли кульминации в Индии в 1921 году (см. примеч. 48).

После того как Индия добилась независимости, непопулярная в стране защита леса на 30 лет была заброшена, хотя колониальная лесная администрация продолжала функционировать. Коррумпированные лесники действовали как пособники безоглядного разграбления лесов. Поскольку государство хотело удешевить лес для промышленных нужд, стимул к транжирству был высок, а к уходу и посадкам леса – ничтожен. В 1960-е годы был введен метод сплошных рубок, особенно опасный в условиях тропиков. Первые десятилетия независимости были для окружающей среды, вероятно, более тяжелым временем, чем последние периоды колонизации, в частности, вследствие взрыва численности населения. Тем более эпохальное значение имеет перелом настроения, который произошел у части сельского населения, в первую очередь по южному краю Гималаев, в 1970-х годах: люди поднялись уже не против охраны лесов, аза нее. Мировую известность получило движение Чипко, участники которого, вернее, участницы (потому что ими были в основном женщины) протестовали против коммерческих рубок. Естественно, речь шла не об экологии ради экологии, а о традиционных лесопользованиях сельских жителей. Важный импульс пришел также из осознания взаимосвязи леса и водного режима. Цитируют слова старика из племени мунда: «Леса – как глаза, их ценность понимаешь только тогда, когда их уже потерял». На склонах Гималаев защитная роль леса была особенно очевидной (см. примеч. 49).

Участники индийского движения за независимость, ратовавшие за прогресс, имели обыкновение упрекать британцев в том, что они затормозили индустриализацию Индии. Ганди, называвший европейскую цивилизацию «сатанинской», напротив, подобных обвинений не выдвигал. Идеализируя индийскую деревенскую общину, он был, в сущности, не так далек от британского социального романтизма. Индийский историк – сторонник прогресса, наоборот, полагает, что неизменность индийской деревни имела для страны «куда более губительные последствия, чем любая инвазия». Как бы то ни было, но колониальному господству нельзя инкриминировать систематическое разрушение традиционной сельской культуры. Дает ли экология повод к частичной реабилитации просвещенного колониализма? Может быть, в отдельных пунктах – да, однако нельзя быть уверенным в том, что традиционное деревенское хозяйство вправду обладало тем неистощительным характером, который приписывают ему эконостальгисты. Явное и фундаментальное отличие индийского сельского хозяйства от китайского заключалось в небрежении удобрением: человеческие экскременты были табуизированы, а коровий навоз служил топливом. Уже это объясняет, почему индийское сельское хозяйство с его традиционными методами не было способно к такой интенсификации, чтобы выдержать рост численности населения. Глубокий перелом произошел лишь с приходом «Зеленой революции» 1970-х годов, когда появились более урожайные сорта зерновых, минеральные удобрения и мотопомпы. Но повышение урожайности сопровождалось большим увеличением расхода воды и сверхэксплуатацией грунтовых вод, из-за чего стали иссякать колодцы и пустеть деревни. Не были приспособлены индийские институции и к проблемам сточных вод в масштабах индустриального общества. Могольский император, очень ценивший качество воды, больше всего любил пить воду из Ганга. Сегодня это немыслимо: большая часть индийских рек превратилась в сточные канавы (см. примеч. 50).