Книга Ее я - Реза Амир-Хани
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот так – на таких основаниях – все дело и решилось! И я был просто счастлив оттого, что Карим оказался столь малоопытен в юридических делах, иначе он непременно к своим доводам присоединил бы мензурку, а то и основательный сосуд, которым зачерпнул бы из реки Карим (смотри главу «3. Она») и принес бы это господину казию…
Казий к нам такой дружбой воспылал, что пригласил нас и едва ли не силой привел в свой дом. На ужин – молодой барашек, множество шампуров с нежнейшим шашлыком. Сон на лебяжьих перинах, а утром свежее местное молочко и лучший цветочный мед – чтобы животик Карима от переедания не заболел. Прямо утром казий вынес и судебное постановление и вернул нам два грузовика «Джеймс», которые все еще находились в Казвине. Как говорил Дарьяни, не «бир», так «уч» – он цифры порой любил произносить по-азербайджански (смотри главу «4. Она»). Казий перед нами к тому же сильно извинялся, ведь от тринадцати других грузовиков не осталось и следа.
– Конечно, это моя ответственность, и последствия могут быть, но это уже не важно… За все пятьдесят лет моей профессиональной жизни я так не смеялся…
* * *
Резюмирую. До сих пор, когда кто-то требует доводов или доказательств, в моем сознании всплывает эта поездка. Когда кто-то говорит о старых или вновь открывшихся фактах, я вспоминаю нищую старуху из Казвина и вторую, гулящую, – каждой из них Карим заплатил широкой рукой. Так давайте не будем зацикливаться на доводах и основаниях! Доводы и основания – они всегда из этой же серии… Чаще всего они даже бывают куда менее материальны, а если и столь же материальны, как Каримовы, то куда менее убедительны…
В это самое время в доме Фаттахов стала появляться одна из польских дам. Она приезжала по вечерам и давала Марьям уроки французского. Занимались они в главной зале, у окна, выходившего во двор. Марьям тоже не оставалась в долгу и иногда делала для своей польской учительницы рисунки для вышивок – терпеливо переводила узоры на бумагу. Помимо той платы, что дед положил учительнице, и кроме того, что каждый день ее доставляли в экипаже, Марьям еще и душевно привязалась к полячке и с удовольствием выполняла все ее задания. И учительница хвалила Марьям за сообразительность и так говорила матушке:
– Одна моя подруга дает уроки дочерям господина Таги, вторая – дочери господина Фахр аль-Таджара. Но они пока на начальном этапе… А вот Марьям – моя Мари… – Польская дама притрагивалась к своим светлым волосам, указывая на голову. – Здесь много… Очень много – весьма умна…
Она была права: Марьям занималась с большим старанием и успехами. Может быть, потому, что, кроме французского, других дел у нее не было.
Случилось в доме и еще кое-какое происшествие. Дети ведь выросли, особенно Карим! Однажды учительница-полька отвела матушку в сторону и попросила ее, чтобы впредь уроки проводились в боковой комнате, а не возле окна главной залы.
– Как бы мне сказать… Я не хотела говорить Марьям… Вы иранцы, и у вас отношение особое… Ваш сын еще маленький, но вот высокий парень – он меня просто поедает глазами… Приходит и специально садится возле бассейна…
Матушка рассмеялась, и место занятий перенесли. В боковой комнате не было окна во двор, и Карим теперь напрасно торчал возле бассейна. Матушка знала причину, но поговорила с Каримом мягко, по-матерински, а вот Али она отвела в сторону, и с ним состоялся другой разговор.
– Я тебе сто раз говорила: с задорожными не дружи. Я имею в виду Карима. Отныне я тебе запрещаю проводить с ним время! Он уже вырос, а ты еще маленький… Есть вещи, которые тебе еще непонятны…
Али действительно еще жил в мире детства. Кое-какие вещи он понимал по-своему, лишь позже узнавая, в чем было дело (смотри главу «2. Она»). Но в этом разговоре с матушкой он сразу не сдался. Подняв свои сросшиеся брови, рассмеялся:
– Почему это я не понимаю? Понимаю… Очень даже хорошо понимаю – Карим мне и сам говорил…
– Что он говорил?
– Вчера мы шли из школы, я нес портфель Махтаб, и вот…
– Ты нес портфель дочери Нани?! Здравствуйте, пожалуйста! Да ведь ты всех этим опозорил!
– А что здесь плохого? У Махтаб руки были заняты… Она ела хлеб с мясом, потому и не могла нести портфель…
– Час от часу не легче! Она ела тот завтрак, который я тебе дала в школу?
Али тяжело вздохнул:
– Матушка! Ты ведь мне не даешь ничего сказать.
Мать тоже вздохнула:
– Пожалуйста! Прошу вас, произносите вашу речь!
– Вот я и говорю, что Карим мне заявил: «Али! Я знаю, зачем ты несешь портфель Махтаб, зачем ты ей даешь бутерброды, покупаешь ей лимонад…»
– Так ты еще и лимонад ей покупаешь?!
– Мама, ну дай же мне договорить!
– Ах, прошу вас! Уважаемый оратор, сделайте милость…
– Карим говорит: «Я знаю, зачем ты все это делаешь…»
– Так. И зачем же?
– А этого он не объяснил… Он только сказал, что знает! Но рассказал мне, что и у него есть желание…
– Так, еще интереснее. Какое такое желание?
– Он сказал, что хотел бы так же, как я и Махтаб, стать мужем и женой с польской учительницей…
Мама с трудом подавила смех:
– Вот я тебе задам, мальчишка! «Я и Махтаб»! Кое-кто своего не упускает… Али! Чтобы я не слышала больше таких слов о муже и жене, и никому этого не говори… И еще раз повторяю, чтобы ты не водился с Каримом, ведь это он тебя учит таким словам… Совершенно бесстыжий парень…
* * *
Марьям вскоре настолько овладела французским, что разговаривала с учительницей-полькой только на этом языке, никто из домашних уже их не понимал. Нани подслушивала за дверью, потом докладывала матушке о результатах:
– Хозяюшка дорогая! Так и чешут теперь по-тарабарски – ничего не понять. Нормальный человек ничего не разберет. Эта простоволосая неверие несет!
Мать не отвечала Нани. Слегка улыбаясь, потягивала из кальяна, слушая его бульканье. Все понимали, к чему в конце концов приведут уроки французского, и отказ от школы, и занятия рисованием, но все молчали, не высказывались. Словно им эти последствия ничем не угрожали. Приходили к ним домой учителя и даже дважды – сама директор школы, просила матушку как-то договориться с Марьям, чтобы та вернулась на занятия. Директриса говорила:
– Девочка столь сообразительная, что все отставание ликвидирует за пару недель…
Но Марьям не сдавалась. Сама входила в залу во время этих визитов и заявляла:
– Умру, но не вернусь в школу! Дома мне удобнее рисовать. Вообще, в своем доме любой человек большему может научиться, чем в чужом…
Учителя морщили лбы и примирительно возражали:
– Марьям, дорогая! Школа – это тоже твой дом. Нет различия! Если ты помнишь, ты и у нас рисованием занималась, и других учила…
