Книга Долгий полет - Виталий Бернштейн

Часа через полтора, закончив возиться с узлами, запыхавшаяся Катерина присела на топчан возле мужа. Сморщилась, приложила ладонь к середине груди.

– Никак давит опять? – участливо спросил он.

– Ага. Давит – не вздохнуть… И что за болезнь такая привязалась. Дня не проходит, чтоб не прихватило.

– Может полежать тебе?

– Ничего, отпустит помаленьку.

Одетый в полушубок, вошел в горницу Захар. Бледный, потерянный. Приблизился к сидевшим на топчане родителям, медленно повалился на колени. За его спиной то же повторила Ганна.

– Вот проститься пришли, благословение родительское получить, – запинаясь, сказал Захар. – Батя, маменька, неужто расставаться нам? Вымолвите сейчас хоть словечко одно – и с вами поедем… Я ведь и сам себе не мил оттого, что вы в одну сторону, а я в другую. Батя, батя, что молчите-то?

– Не молчу я, хлопчик… Порадовал ты меня очень словами этими – это и есть родная кровь. Только слишком большой подарок будет фараону усатому, если вся моя семья в распыл пойдет. Оставайся, хлопчик. Нет на тебе никакой за то вины – это мы с матерью тебе говорим. Живите с Ганной, детишками обзаводитесь. А когда подрастут, расскажите им всю правду, что с нами сделали. Такое ни забыть, ни простить.

Ткнулся Захар лицом в материнские колени, затрясся. Заголосила Ганна. Плакали Катерина, Фрося, Настенька. За компанию захныкал и Гришка. Только у деда Василя глаза оставались сухими, он медленно оглядывал свое плачущее семейство, крестил каждого…

Обманула комиссия. Пришли к Иванчукам не утром – в разгар ночи, часа в три. Решило начальство, что это самое удобное время, пока прочий люд спит. Проснутся – а в селе уже чисто, «мироедов» нет.

Когда забарабанили в дверь, первой Катерина услышала. Она еще до того проснулась – опять боль в груди прихватила. Открыла Катерина дверь, мимо нее ввалились в хату трое вооруженных людей. Да двое во дворе остались, один из них местный, из колхозного правления. Уже стояли во дворе две подводы наготове.

– Быстро! Собираться! – подгонял проснувшихся Иванчуков один из вошедших, видимо, старший, у него на поясе кобура с наганом висела.

На дно подвод, на сено, побросали узлы. В первую подводу усадили деда Василя с Катериной и Настенькой. Во вторую – Фросю с сыновьями: Гришкой и грудничком Митюхой. Тот на Фросиных руках даже глаз не открыл, причмокивал во сне благодушно.

Никогда раньше не приходилось Гришке просыпаться так рано. И спать ему хотелось, и любопытно было – глухая лунная ночь, от сена на дне подводы исходит горьковатый полынный запах, скрипят колеса, шагают по бокам двое пожилых дядек, охотничьи ружья за спиной. На выезде из села их уже ждут другие подводы. Оцепенев, сидят в них кулацкие семьи. Некоторые женщины плачут беззвучно, прощаются с родным селом навсегда. Вокруг охрана… Вытягивается цепочка подвод на дорогу, что идет в Каменку, на станцию. А по пути к ним еще подводы присоединяются, из соседних сел.

Пока добирались до Каменки, небо на востоке посветлело. Стоит на путях эшелон, вагоны товарные, двухосные. Возле эшелона уже другая охрана, посерьезнее – в военной форме, с винтовками. Споро они работают, опыт, видать, накопили немалый. Подъезжает подвода к открытой двери вагона, людей с нее быстро загоняют внутрь, туда же забрасывают узлы. На смену пустой подводе без задержки подъезжает следующая. Охранник у двери счет ведет – даже Митюху на руках у Фроси не забыл учесть.

После того, как их вагон, хвостовой в эшелоне, заполнился, общее число людей охранник записал мелом на наружной стороне двери. И она закрылась. Скрип подвод переместился к соседнему вагону.

Внутри вагона, с обоих его концов, сколочены двухэтажные нары. В середине, между нарами, – свободное место. Там стоит небольшая железная печурка с выведенной наружу трубой, да еще пустое ржавое ведро – его назначение позже прояснилось. От стенки до стенки на нарах умещаются шесть человек, а если постараться, то и семь. Возле потолка, по бокам от скользящей на шарнирах двери, – два небольших затянутых решеткой оконца. И еще два – на противоположной стенке.

На нижних нарах из шести мест три достались деду, бабке и Фросе с Митюхой на руках. А Настенька и Гришка расположились над ними, на верхних нарах. Из развязанных узлов были вынуты тюфяки, подушки, одеяла. И еще Настенька и Гришка получили в пользование старый полушубок Василя, чтобы прикрываться поверх одеяла.

Слышно было, как подъезжали и подъезжали подводы, заполнялся вагон за вагоном кулацкими семьями. Потом все стихло. И вдруг, заскрипев, открылась опять вагонная дверь. Лучи утреннего солнышка осветили копошащихся на нарах людей. Кто-то потянулся, было, к открытой двери. Но тут же раздался снаружи строгий оклик: «Оставаться на местах! К двери не подходить!»

С верхних нар видна была Гришке часть замусоренной вокзальной платформы. На платформе – группа военных. Один небольшого росточка, почти карлик. Ни винтовки, ни нагана на поясе, но сразу ясно, что главный. Шинели на других серо-зеленые, старые, мятые, а на нем – из хорошего светло-коричневого сукна с рыжеватым отливом. Приказал он что-то – и побежали к вагонам охранники. Один остановился напротив их вагона. Ушанка с красной звездой нахлобучена по самые брови. Лицо молоденькое, растерянное. Сглотнул охранник слюну и, как затверженный урок, громко объявил:

– Приказ номер один. Первое, за попытку побега – расстрел на месте. Второе, за неповиновение охране – расстрел на месте. Приказ подписал командир конвойной группы войск ГПУ товарищ Жучинский. Все.

Охранник обвел глазами нары и вдруг, как бы споткнувшись, задержал их на Гришке. Вернее, чуть сбоку от него – на сидевшей рядом Настеньке.

– И куда повезут-то нас? – раздался скрипучий голос. Спрашивала толстая старуха с бельмом на глазу, сидевшая напротив, на нижних нарах. Гришка ее раньше никогда не видел – наверное, не из их села.

Охранник повернул голову.

– Узнаете в пункте назначения.

– А кормиться как мы будем? – снова спросила старуха.

– Объявлено было – в дорогу брать харчи. Горячей пищей будут обеспечивать раз в день… Если на станции ее приготовят к прибытию эшелона… И на печурке этой можете что-нибудь свое согреть. Вон дрова рядом положены, потом еще выдадут.

– А нужду где справлять? – не унималась старуха с бельмом. – Ежели ждать от станции до станции, то и вытерпишь не всегда.

– Выводить на остановках, чтобы оправится, – запрещено. Это приказ товарища Жучинского… Вон ведро – пользуйтесь. А под ведром в полу дырка есть – когда оно полное, чтобы туда вылить.

– Мужики при бабах, бабы при мужиках?.. Рази это по-людски?

Охранник не успел ответить. Сбоку от него, в проеме двери, возникла внезапно низкорослая фигурка в шинели с рыжеватым отливом. Это Жучинский обход эшелона совершал. Лицо перекошено от злобы.

– Да ты что с врагами этими церемонии разводишь?! Вопросы, ответы… Пусть спасибо скажут, что я их еще по стенке пулеметной очередью не размазал! Не покаялись перед советской властью – хлебайте теперь собственное дерьмо большой ложкой! – Жучинский повернулся в сторону головного конца эшелона, закричал тонким голосом: – Двери замкнуть!..