Книга Убийцы Российской Империи. Тайные пружины революции 1917 - Виталий Оппоков

Про дальнейшую судьбу Малиновского достоверно лишь известно, что он оказался в одном из лагерей военнопленных в Германии, но как он туда попал — неизвестно. Имеются, однако, сведения, что Малиновский, находясь в немецком лагере Альтен-Грабов и ведя среди русских военнопленных нижних чинов пропаганду, «состоит в отличных отношениях с германскими властями лагеря, пользуется их полным покровительством и действует по их наущению…».[213]

А все потому, что бы там ни объяснял Алексинский, которого за кляузный характер не пустили в Исполнительный Комитет Совета меньшевики и эсеры, что симпатизировать Ленину стало опасно. И он стал публично чернить и бывшую свою «симпатию», и всех большевиков. Ну а эсерствующий Бурцев? Лишь только прошли слухи о провокаторстве сопартийца Азефа, он сразу же постарался откреститься от связи с подозрительной личностью и публично разоблачить его по совершенно непроверенным данным. Причем так рьяно это делал, что и он сам, и другие стали незаслуженно приписывать Бурцеву роль главного разоблачителя, в то время как это сделал самолично бывший директор Департамента полиции Лопухин, сосланный за это по приговору суда в Сибирь. Видный масон Аронсон считал, что такое разоблачение могло произойти «только по масонской линии». При этом он ссылался на книжку, вышедшую в Париже в 1937 г. Впрочем, ради справедливости, отмечал, что в числе очерков, проливавших свет на дело Азефа, была также и правдивая публикация Бурцева (Николаевский Б. И. Указ. соч. С. 152, 153). Что ж, возможно, совесть заела и этого «правдолюбца».

Но разве нельзя предположить, что «слуга царю, отец солдатам» Малиновский продолжал свою провокаторскую роль теперь уже под эгидой контрразведки и охранного отделения Временного правительства? Разве именно через него, давнего друга-врага Ленина, не могла поступать из лагерей военнопленных в Германии «информация» о ленинской «агентурной работе»?

9

Внедрять в ряды большевиков провокаторов, объявлять революционером-ленинцем любого, кто мог бы бросить тень и на революционную борьбу и большевистское движение, — это было излюбленным приемом сыскных и контрразведывательных органов при царе, при Временном правительстве, при коротком владычестве в Сибири Верховного правителя — Колчака.

Взять того же Юровского, объявленного «главным большевистским палачом» над царской семьей. Я бы обратил внимание читателей на показания Соковича, подшитые в «архиве Соколова», от 24 августа 1918 года. Он являлся наркомом здравоохранения в советском правительстве Урала, был эсером. Так вот, Сокович сообщил, что, кроме него, наркомовские посты, по согласованию с большевиками, занимали еще трое его сопартийцев: в комиссариатах земледелия, юстиции и транспорта. Юровский же, как известно, являлся товарищем наркома юстиции, затем и наркомом. Этот факт позволяет уточнить партийность Юровского. Это по событиям в Екатеринбурге, пожалуй, основной факт, поскольку «большевиков» типа Медведева Соколов мог наплодить по числу жителей. К примеру, Кухтенков (иногда в материалах встречается и Кухтенко) допрашивался в качестве свидетеля и дал изобличительные показания на многих своих земляков. По его словам, он «в партию большевиков формально… вступил в январе 1918 года, но членский взнос уплатил всего лишь за один месяц». Но по следственным протоколам он проходил как «видный большевик», хотя колчаковская контрразведка жестоко расправлялась не только с теми, кто числился хотя бы даже формально в партии большевиков, но и с сочувствующими или даже заподозренными в сочувствии.[214]Ну разве что прощения заслуживал тот, кто становился своим человеком, т. е. продавал, подобно Кухтенкову-Кухтенко, других.

А вот по Перми… Беру книгу Соколова «Убийство царской семьи» и на странице 331 читаю: «Большевичка Вера Карнаухова…» Но 2 июля 1919 года Соколов самолично допрашивал в качестве свидетельницы эту «большевичку», которая о своем «товарище» отзывалась так: «После этого, я не помню числа и месяца, пришел как-то в Комитет входивший в состав чрезвычайной следственной комиссии большевиков Мясников, человек кровожадный, озлобленный, вряд ли нормальный» (вот они какие, эти самые большевики, по представлению самой «большевички»!). Мясников, по словам Карнауховой, с кем-то разговаривал, и она сумела уловить всего одну фразу (но какую — равноценную фразе-добыче подпоручика Тимрота; одинаковый уж и впрямь следовательский почерк у Соколова с Александровым): «Дали бы мне Николая, я бы с ним расправился, как и с Михаилом». После этого мещанку Веру Карнаухову осенило (точь-в-точь как лейб-гвардейца Тимрота от откровений германского посла), и она пришла к выводу, что «Михаила Александровича они тоже убили». При этом она сделала уточнение, что в то время «еще ничего не было известно про убийство Государя». Ну а мне необходимо сделать уточнение о партийности Карнауховой: ее Соколов зачислил в большевички лишь потому, что «ее родной брат Лукоянов — большевик», ну а сестра «за несколько, кажется, дней до взятия Екатеринбурга или, может быть, несколько более, в июне, кажется, месяце… пришла в комитет партии большевиков», где застала «председателя комитета партии Ляка», который и рассказал ей об исчезновении великого князя Михаила Александровича.

А вот какие большевики были в Алапаевске… Братья Абрамовы. Старший — Иван, младший — Григорий. Первый — председатель фабрично-заводского комитета, второй — председатель Алапаевского совета. По свидетельству старшего брата, он никогда большевиком не был, а вот младший — был большевиком, поэтому между ними не было не только дружбы, но и приятельских отношений. Иван на допросе показал, что он по убеждениям — «толстовец», хотя в Совет прошел от партии большевиков, «членские взносы в которую вносил с февраля месяца 1917 года». Правда, большевистским требованиям, которые считал вредными, не всегда подчинялся. Так было, к примеру, дня за четыре до занятия Алапаевска войсками Временного Сибирского правительства. Военный штаб советских частей призвал местный Совет во главе с Григорием Абрамовым оказать содействие в вопросах снабжения и обеспечения средствами передвижения. Кроме того, потребовали сдать общественные деньги, чтобы они не достались противнику. Абрамов и его сообщники, представлявшие в основном партию эсеров, кассу не сдали, а также, по словам Абрамова, «не подчинились требованию военного штаба относительно реквизиций и прочего насилия». А проще — сбежали, прихватив с собой изрядную сумму денег, ранее оприходованную в Алапаевском совете, в размере 1 357 000 рублей, за что были заочно приговорены властью, которую доныне представляли, а затем продавали, к расстрелу. Абрамов надеялся, сдавая «народные деньги» (по его же определению) колчаковцам, что общественная касса послужит выкупом за жизнь, а также залогом добрых отношений с новыми властями. Но не помогли ни деньги, ни выдача партийных явок, ни угодническое признание, что «Советы сидели и имели власть исключительно благодаря штыкам». Хотя в справке о судьбе алапаевских деятелей против его фамилии стоит пометка — «умер», думается, что это такая же ложь, как и утверждение Соколова, что Медведев «скончался от сыпного типа». Подобная участь постигла и другого «большевистского комиссара» — Соловьева. Если снова ориентироваться на показания Соковича, что юстиция являлась сферой деятельности эсеров, а Соловьев являлся «наркомом Алапаевской районной юстиции», то его признание в том, что он «официально записался в эту партию (с.-д. большевиков) во время выборов в Учредительное собрание» приобретает довольно определенный смысл.