Книга Платиновая карта - Фридрих Незнанский

Скрипнул замок, и дверь чулана открылась. Сергей Михайлович увидел свет сквозь повязку на глазах и зашевелился.

— Че, терпила, хавать охота, да? — насмешливо спросил его бандит. — Держи баланду. Сегодня на твоей улице праздник.

На пол рядом с Акишиным брякнулась алюминиевая миска с едой.

— Бля, опять тебя с ложки кормить, — недовольно проворчал бандит. — Сдох бы ты уже поскорей, что ли.

— А ты убей меня, — устало сказал Акишин. — Застрели.

— Была б моя воля, я бы тебя, падлу, собственными руками задушил, — честно признался бандит.

— Чего ж не задушишь?

— Да подписка у тебя крутая. Десантнику ты зачем-то нужен живым.

— Десантник — это твой начальник? — спросил Сергей Михайлович.

Ложка заелозила по алюминиевым стенкам тарелки.

— Заткни хлебало, — вяло отозвался бандит. — Сейчас будешь жрать.

Бандит ткнул ложку с кашей в губы Акишина. Сергей Михайлович молча отвернулся.

— Ты че, падла? — изумился бандит. — Жрать отказываешься?

Акишин молчал.

— Молчит, — констатировал бандит. — Слышь, терпила, че молчишь-то? Голодовку объявил, да?

— Я хочу знать, что с моей дочерью, — сказал Сергей Михайлович.

— С дочерью?

— Да.

— Ну ты влупил! — засмеялся бандит. — Откуда ж мне знать?

— Ты не знаешь, зато твой начальник знает, — сказал Сергей Михайлович. — Спроси у Десантника.

Повисла пауза. Видимо, бандит размышлял.

— Ладно, — сказал он наконец. — Че ж я, не человек, что ли. Пойду пробью ситуацию. Тарелку пока не трогай, а то уронишь, а мне потом за тобой это говно убирать.

Бандит поднялся и вышел из чулана.

Прошло очень много времени. Целая вечность. У Сергея Михайловича ломило в висках, в затылке была тяжесть, веки болели, и ему страшно хотелось спать, но в голове проносились всякие мысли — бессвязные и тяжелые, как железки. Казалось, от них, от этих мыслей, голова начинает болеть еще сильнее.

Внезапно из темноты всплыло лицо Херсонского.

— Сергей Михайлович, вы же понимаете, что в жизни иногда нужно идти на компромисс, — сказал Херсонский. — Иногда это жизненно важно. Да, жизненно важно!

Прошу вас, проанализируйте ситуацию еще раз. На ваших плечах большая ответственность.

— Я это понимаю, — услышал Акишин свой голос. — Именно поэтому я и отказываюсь от вашего предложения. Я пытаюсь добиться двух вещей: прозрачности в российском бизнесе и введения в национальный бизнес систем и правил корпоративного управления. То есть такого управления, при котором как акционер, так и государство знает все о бизнесе. Каковы дивиденды? Сколько в виде налогов должно получить в бюджет от конкретного предприятия Российское государство?

Херсонский рассмеялся.

— А вы кремлевский мечтатель, батенька! — сказал он, потирая руки. — Значит, хотите заблокировать сделку на совете директоров?

— Я приложу к этому все усилия.

— Думаете, у вас получится?

— Уверен. Господин Платт пообещал, что целиком и полностью поддержит меня на заседании совета директоров. Он заблокирует своим пакетом акций все ваши реакционные проекты.

— Да-да, я в курсе. Вы с Кожухиным его хорошо проработали, Сергей Михайлович.

— Я его не «прорабатывал», Яков Наумович. Господин Платт целиком одобрил мою концепцию, потому что она ведет к открытости бизнеса. Она ведет к пополнению государственной казны за счет монополий, которые терзают российские недра, принадлежащие народу.

Херсонский противно захихикал:

— Ах, как звонко сказано! Сколько пафоса!

— При чем тут пафос? Я просто делаю свою работу, Яков Наумович.

— Угу. А я — свою. Гм… Значит, общего языка нам с вами не найти… Что ж, хозяин — барин. Мне придется действовать другим способом. Вы не оставляете мне выбора, дружище. Просто не оставляете!

Лицо Херсонского стало расплываться и таять, вместо него появилось другое — оно было серым, словно вырезанное из картона, и каким-то безликим, с неуловимыми чертами.

— Что с ним? — спросило это серое лицо. — Он спит?

— Наверно, — ответил другой голос, низкий и хрипловатый. — Умаялся, бедолага.

— Короче, так, Десантник: мудака этого не бить, не мучить и кормить вовремя, ясно?

— Так точно, гражданин начальник.

— Мне вчера звонил заказчик. Говорит, что ты потребовал с него всю сумму?

— Ага, настучал уже, сука.

— Больше никогда не обращайся к нему напрямую. Все просьбы и предложения только через меня, понял?

— Понял, чего ж не понять. — Раздался цыкающий звук, словно кто-то сплюнул сквозь зубы, и затем: — Про дочку ему что сказать?

— То, что я тебе рассказал. Скажешь, что жива и здорова.

— Ясно.

Голоса затихли. Скрипнула дверь, и Десантник с серым незнакомцем вышли из чулана.

«Жива и здорова, — повторил про себя Сергей Михайлович. — Жива… и здорова…»

Тут мысли его спутались, и он окончательно провалился в сон.

4

Херсонского, как и следовало полагать, найти в Москве не удалось. Секретари в один голос твердили, что он уехал несколько дней назад «по делам», но куда — они затруднялись сказать.

Попутно с поисками Херсонского Александр Борисович Турецкий навел справки о мытищинских бандитских группировках. Он рассудил, что если Акишина похитили по заказу Херсонского, а взялись за выполнение заказа «оборотни в погонах», то непосредственную работу эти «оборотни» наверняка должны были поручить своим подопечным, а заодно и коллегам по «бизнесу» — бандитам.

Весь день Александр Борисович встречался с нужными людьми и собирал информацию, что называется, по крохам. К вечеру он уже был более-менее в курсе криминальных дел, творящихся в Мытищах.

Вечером он встретился со своим старым другом, бывшим начальником МУРа, а ныне — сотрудником Главного управления собственной безопасности МВД Вячеславом Ивановичем Грязновым.

Встреча состоялась в баре «Золотая рыба» на Сущевском Валу, куда Грязнова привели служебные дела (он всегда был не прочь совместить приятное с полезным). Турецкий также оказался неподалеку — это и было решающим обстоятельством при выборе места встречи.

Завидев приближающегося Турецкого, Вячеслав Иванович расплылся в улыбке.

— Ну здравствуй-здравствуй, «важняк»! — приветствовал он Турецкого, протягивая руку.

— Здорово, Вячеслав! Давненько не виделись. — Турецкий задержал руку Грязнова в своей ладони и скептически оглядел старого друга: — Полысел, подобрел.