Книга Полторы минуты славы - Светлана Гончаренко

Теперь она окончательно определилась. Неделя на Луначарке, окнами в сиреневый сад, тоже не прошла даром. Лика не только вернулась к съемкам в «Единственной моей», но даже начала репетировать у Катерины Галанкиной Кассандру. Она твердо теперь знала, что у нее есть не только актерский талант, но и нечто особенное, почти сверхъестественное. Может, она тоже получила дар свыше, как Катеринин экстрасенс? Ведь она видела любимого сквозь стены, двери, лестничные пролеты! Она слышала его голос сквозь чужие голоса, которыми был прослоен больничный воздух. Любимый дышал, стонал и мучился забытьем рядом с ней, и она это знала!

Одного Лика не могла себе простить — что поддалась на уговоры и дала увезти себя из больницы раньше времени. Они бы там с Федей встретились, и все было бы куда лучше, чем теперь. Но она испугалась, что сходит с ума. Дурочка, она просто почуяла истину! Вульгарная догадка Самоварова, что больной Иванов и есть пропавший режиссер, ничто рядом с ее прозрением. Но об этом не знал никто, а задним числом рассказывать подобные вещи — пустое дело. Пусть гением интуиции по-прежнему считается Катерина.

Лика молчала, зато Кассандру репетировала превосходно.

Федя Карасевич после своего загадочного исчезновения восстановился быстро. Он не только пополам с Катериной сварганил спортивный праздник в День бегуна, но и снова взялся за сериал, — он даже роман с Ликой возобновил!

Правда, он сильно притих и поскучнел. Лика говорила, что в Луначарке его слишком закололи транквилизаторами, и потому его буйные и экстравагантные идеи временно затормозились в смирившемся мозгу. «Временно! Временно!» — твердила она.

Новый Федя был кроток, улыбчив, покладист. Пока никто не мог решить, что с ним делать и как лучше вести себя в его присутствии. Была надежда, что съемки очередного блока сериала помогут ему определиться. Циники даже делали ставки, каким будет исход — то ли Федя вернется в свое обычное состояние, то ли закрепится в нынешнем ангельском виде.

Сериал покатился своим чередом. Из тренажерных залов и Центрального парка его герои переместились в запланированные гинекологические кабинеты. Самоваров все-таки отбился от съемок, а вот пекарню — кондитерскую «Милена» — не пожелал увековечивать сам Федор Витальевич. Никто не мог понять, в чем дело. Едва Федя слышал что-то про пирожные или Людмилу Борисовну Беспятову, как на глазах серел, страдальчески кривил рот и заявлял, что работать с таким низкопробным материалом не станет.

Когда Федя заартачился всерьез, было решено позвать на сладкую серию Катерину. Вдруг случилась вещь еще более удивительная: Беспятова сама аннулировала заказ на рекламный сюжет о своих тортах. Пришлось отправлять героев говорить о любви вместо кондитерской в рыбную коптильню «Посейдон», которая оперативно оплатила съемки.

Что случилось с Беспятовой, не могла понять даже ее подружка Маринка Хохлова. Людмила Борисовна, холодная строгая блондинка с залакированной до льдистости прической, всегда одетая в строгие черные пиджаки и всесокрывающие черные брюки, держалась очень сухо. Она извинилась перед группой и попросила на память о несостоявшемся сотрудничестве фотографию Карасевича. Катерина предложила ей один из тех снимков Федора Витальевича, что она носила в Луначарку на опознание. Людмила Борисовна не глядя сунула портрет в сумочку и ушла.

«Странная баба», — вздохнула ей вслед добросердечная Маринка Хохлова. Катерина ничего странного в Беспятовой не нашла. «Обычная бизнес-леди, — сказала она весомо. — Такие воображают, что купят любого мужика, а сами спят с собственным завхозом, редким дебилом». Поскольку Катерина славилась своей проницательностью, Маринка при случае решила присмотреться к Милениному завхозу.

Катерина, обретя Федю, наконец-то смогла избавиться от презираемого ею сериала. Она с головой ушла в свои театральные замыслы. Соединение пластики с тромбоном захватило ее настолько, что и Тошик, и доцент из Автотранса были заброшены окончательно. Тромбонист, ширококостый, сутулый, с дремучим и робким лицом, даже переехал к Катерине. Она всем говорила, что пригласила его пожить в своей квартире нарочно, чтобы вывести Федю из ступора. Звук тромбона, достаточно, на ее взгляд, противный, мог совершить встряску в Федином сознании и затронуть сокровенные, спящие струны души. Но Федя терпел тромбон с поразительным спокойствием и выдержкой. Он только улыбался, когда Катеринин соратник вынимал из футляра свое сверкающее музыкальное орудие. Зато собака одного из соседей на звук тромбона, как по команде, начинала выть, сосредоточенно глядя в потолок. Скоро эту собаку в качестве поющей показали по телевидению — сначала по всем местным каналам, а затем и в пятничном выпуске программы «Время», в финале, где обычно даются занятные сообщения о животных, греющие сердце и настраивающие на позитивный лад.

«Единственная моя» благополучно длилась. Саша Рябов, как и обещал, не стал давать официальных показаний против друга детства. Похоже, он боялся Гвоздя до смерти. Но никаких неприятностей по этому поводу у телезвезды не случилось — в конце концов, сам он ничего криминального не совершил, следствию помог. Он был к тому же любимцем губернатора и зрителей, хотя и не таким безусловным, как Трюбо — Островский.

Этот последний был основной причиной головной боли сценариста Леши Кайка. Несмотря на желание Олега Адольфовича отдохнуть, интерактивные зрители требовали для сластолюбивого француза не только вечной жизни, но и постоянного присутствия на экране (Леша собирался отпустить его на пяток-другой серий якобы на Лазурный Берег). О том, чтобы укокошить Трюбо, и речи быть не могло. Более того, все сюжетные построения Леши вдруг оказались на грани срыва: в какой-то желтой газетенке некая пенсионерка высказала идею передать состояние Трюбо не шустрой Лике, а какой-нибудь приличной одинокой женщине средних лет, битой жизнью, но способной скрасить остаток дней намаявшегося с моделями миллионера. Идея произвела фурор. Скоро телеканал ДБТ завалили письмами в поддержку этой сумасбродной выдумки. Введение нового, битого жизнью персонажа сценарными планами и сметой не предусматривалось. Поэтому Кайку (вернее, его двужильной помощнице) пришлось форсировать тему Ликиной беременности. А ведь сомнения в том, есть беременность или нет, по предварительным наметкам предполагалось растянуть серий на десять!

Кайк чертыхался и лепил одну небылицу на другую. Если уж зрители не хотят, чтобы француз помер или захворал, решил он, то пусть остается в живых, отдает миллионы Ликиному младенцу и убирается ко всем чертям в индуистский ашрам.

— Ну, это ты чересчур загнул! — засомневалась администраторша Маринка Хохлова. — Сложновато для широкого зрителя. Кто теперь знает, что такое ашрам? Разве что поколение хиппи…

— Тогда он уйдет в монастырь, — не сдавался Кайк.

— В какой монастырь может уйти француз? В католический? Ты что, собрался католицизм пропагандировать?

Леша махнул рукой:

— Пускай тогда едет просто в Тибет. Представь, как хорошо: старый хрыч скрылся среди горных вершин и забыт мною, как страшный сон. Марин, надо же как-то его уконтрапупить! Островский категорически заявил, что в новом сезоне сниматься не будет. У него операция запланирована, что-то на ноге, и микроинсульт недавно был. Жена не разрешает ему играть даже лежачие сцены в кровати! И мы хороши будем, если Олег Адольфович прямо у нас на съемках дуба даст. Хватит с нас и того трупа на диване. Все хорошо в меру!