Книга Женщина и мужчины - Мануэла Гретковска

– Легче, – сдался Павел.

Он стоял по другую сторону незажженного костра, памятуя, что у Клары был выкидыш и она еще не пришла в норму – реагирует на все чрезмерно эмоционально, нельзя сейчас с ней ссориться, подливать масла в огонь.

– Ты тоже ебнутый.

– Но я это хотя бы осознаю, в осознании и заключается зрелость. Я не ищу бегства, не пытаюсь скрыться в каких-то дебрях, не становлюсь наглецом, не стремлюсь к показухе любой ценой, не скрываю собственных проколов. Вот она, наша польская особенность: показать себя, наделать шума и продаться кому-нибудь подороже. Возьми любую из этих мазовецких принцессочек в шикарных тачках, которые им покупают вечно замотанные мужья-бизнесмены. Мужа такой принцессочки никогда нет дома, она не знает, с кем она вообще живет, что он делает, где он. Зато у нее мастерски поставленная челка, джип, на котором она по любому бездорожью ездит на массаж, и деньги, которых на все это хватает.

– А я? Что я сделала плохого? Сижу в этой яме, – она обсыпала его горстью песка, – и слушаю твои разглагольствования?…

Она была на него немного обижена за то, что он вовремя не разъяснил ей ее ошибок.

– А ты не мог сказать обо всем этом Иоанне раньше? – попыталась спрятаться она за подругу.

– О чем?

– Сказать ей, чтобы не выходила за Марека, не превращалась в богомольную идиотку? Раз уж ты все знаешь наперед, раз уж тебе известны все рецепты… Тоже мне гуру…

– Ну, не гуру, а кандидат в боги – в прыжках с трамплина, например, есть уровень «кандидат в прыгуны». – Павел сел рядом с Кларой. – Тебе холодно? – Он прикрыл ее своей джинсовой курткой. – А ты, лучшая подруга, – его подмывало доказать Кларе, что и ее доброта в действительности лицемерна; – ты тоже не говоришь с ней искренне. Ты рассказала ей о хламидиозе?… Истинная дружба – это близость, это жестокость правды. Но кто нынче способен на истинную дружбу?!

– Ну и зачем было ей об этом говорить? – Клара сбросила с себя куртку и поднялась. – Чтобы ей стало еще хуже?

– Трудно конструировать для себя образ мира, не располагая фактами.

– Я различаю, где факты, а где свинство. С фактом еще как-то можно иметь дело, а от свинства хочется только удавиться.

– Я не всеведущий – не знаю, какой из фактов окажется свинством, а какой – нет, поэтому и предпочитаю говорить всю правду.

Он не мог выдержать ее взгляда. Красота, эта гневная красота делала его беспомощным. Линза заходящего солнца приблизила Клару к нему. Он слышал ее учащенное дыхание:

– Ты ненормальный. Ты все оцениваешь и оцениваешь, анализируешь и анализируешь. Ты коллекционируешь чужие пороки и проступки, чтобы сравнивать потом с собой. Вероятно, с тобой что-то не в порядке.

– Не более, чем с тобой, – равнодушно произнес он.

– У меня все хорошо.

– У тебя было все хорошо. Лучшая студентка потока, мой идеал, Силачка и доктор Юдым в одном лице,[96]врач по призванию… И что в результате? Медицина полетела к черту, ты занялась акупунктурой.

– А ты, бедняжка…

– По крайней мере я уверен, что не сойду с ума и в один прекрасный день не отправлюсь в Гималаи!.. Еще недавно у тебя была своя жизнь, в которую ты, конечно, вносила какие-то поправочки, но небольшие… атут – раз! – беременность, и все встало с ног на голову. Так кем же ты была раньше?

– Я развиваюсь. Ты когда-нибудь слышал слово «развитие»?

– Ага, все вы постоянно развиваетесь, – махнул он веткой. – Яцек – страстный любитель подворий, ночами не спит ради великого дела оздоровления польских ландшафтов. Потом следующая великая миссия – «умные дома». Сегодня что у нас на повестке дня? Риги. Ты видишь в этом логику? Это ты называешь развитием? По-моему, это хаос. Хаос увлеченный, неплохо замаскированный, но – хаос.

Спускались сумерки и стирали линии, которые Клара чертила на песке. Павел пучком веток начертил свою, размазанную. Рядом бегали собаки.

– А ты последовательный, да? Так у тебя ничего и не меняется?

– Зато ваши изменения достойны зависти.

– Наши?

– Твои, Яцека, Иоанны, других знакомых. Вроде же образованные, интеллигентные, а сами – как слепые кроты. Если б хоть для себя рыли! – так вы же под собой роете. Как только кто-то из холмика высунется – глядишь, произведение искусства: там рига, там кондитерская, там развод, там любовник… Говоришь, ты разочаровалась в Яцеке из-за его болезни? И это говоришь ты, врач? А тебе ни разу не пришло в голову покопаться в себе, чтобы понять, почему все-таки он тебе опостылел? Значит, раньше, до его депрессии, все было просто замечательно? А может, ничего никогда и не было, а его депрессия – только повод для тебя отцепиться наконец от этого мальчугана, который носит за тобой сумочку…

– Павел, ты не имеешь права так говорить, – обиженно перебила она его.

– Имею. Я не вмешиваюсь в ваше счастье, так что не надо делать мне выговор. Я сам по себе.

– И мы с Яцеком теперь… тоже сами по себе? Потому что мы разошлись? Это ты хотел сказать?

– Нет. Вы обвиняете друг друга и никак не хотите разобраться и понять, что к чему. Разобраться в себе и друг в друге, выяснить, кто к чему стремится, что у кого за душой. Каждый вынужден платить – платить долг за себя самого, за свое существование. Я плачу, как умею, стараюсь не вредить, а помогать другим.

– Как же, помогаешь, – произнесла она с иронией, – это ведь твоя работа… Да ты и не представляешь, что это такое – подлинная ответственность за близкого человека. Ты жизнь знаешь лишь понаслышке… люди приходят к тебе и говорят, говорят… Я ухожу, – она высвободила ноги из кучи песка.

– Клара, давай не будем ссориться. Мы ищем друг у друга блох, как обезьяны. Дружба в том и заключается…

– Ты думаешь, я хочу поссориться?

– Я думаю, что некоторых вещей ты не знаешь, в частности о себе. О том и речь.

– А ты мне хоть когда-нибудь сказал правду? Я, говоришь, лгу Иоанне? А ты мне не лжешь? Мы столько лет знакомы, а я даже не знаю, что ты на самом деле чувствуешь, что обо мне думаешь…

Павел открывал и закрывал рот, подыскивая нужное слово. Оно было близко – Павел чувствовал его контуры, язык сам занимал необходимое положение… Да, слово было также близко, как близко была и сама Клара, которую уже едва можно было разглядеть в сгустившихся сумерках. Она стояла в песчаном котловане и, возмущенная, тяжело вдыхала терпкий прохладный воздух.

– Уже идут, – показала она на колеблющиеся огоньки, приближавшиеся со стороны шоссе.