Книга Наваждение - Барбара Гауди

— Нет! — воскликнула Рэчел. — Вы пропустили целый абзац!

— Извини. — Он прокашлялся и начал все с начала: — Энни бежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки. Ей нужно было добежать до Белинды раньше Сары. — На лбу собрались капельки пота, и он стер их пальцем. — Сэм рассмеялся…

— Рон! Вы снова его пропустили!

— Прости.

— Это потому, что вы дрожите. Почему вы так дрожите? — Она бросила на него удивленный взгляд. Девочка была невинна, как цветок.

— Не знаю.

— Потому что вы такой чувствительный?

Рон не мог оторвать глаз от ее рта. В голове у него будто стучал отбойный молоток. Губы девочки двигались, она что-то говорила. Он наклонился к ней ближе, чтобы расслышать. Потом еще ближе. До него донесся запах ее зубной пасты. Она улыбалась.

— Рэчел, — простонал он, но она тут же отвернулась от него и выхватила из его рук книгу. Он в ужасе отпрянул назад.

Теперь она стала читать сама. Сквозь шум, раскалывавший череп, до него доносились слова:

— …Барон был последним конем, сдававшимся в аренду. — Она повернулась к нему и спросила: — А что значит «сдающийся в аренду конь»?

Рон взял себя в руки и поднялся с постели.

— Сдающийся в аренду конь… — Взгляд его скользил по комнате — по кукольному дому, по рисункам, на которых был изображен очень волосатый мужчина с мощными руками… — Сдающийся в аренду конь… это… это такой конь, которого можно взять напрокат.

— А почему вы встали?

Он посмотрел на девочку. Внезапно ее красота показалась ему вызывающе крикливой — и губы слишком полные и слишком розовые, и волосы соломенные…

— Мне что-то послышалось, — как-то не по-хорошему сказал он.

— Ой…

Рэчел сжалась, и это, как ему показалось, вернуло ее чертам утраченное совершенство.

— Может быть, это так, ерунда. — Его терзали невыносимые муки. — Но Нэнси вышла, поэтому лучше сходить проверить.

— А вы вернетесь?

Окажись на его месте другой мужчина, он бы ее, наверное, чем-нибудь опоил…

Рон покачал головой, придя в ярость при мысли о том, до какой низости докатываются некоторые, а потом выходят сухими из воды.

— Хорошо, — сказала девочка. — Тогда увидимся утром.

Таша рысцой шлепала по лужам, искрами разбрызгивая отражения уличных фонарей. Нэнси не выпускала изо рта сигарету. Только на перекрестке до нее дошло, что она идет не к тому молочному, рядом с которым был почтовый ящик, а к другому, где его не было. Этот факт она осознала как знак того, что письмо, все еще лежавшее в сумочке, должно быть наконец отправлено.

Она привязала собачий поводок к велосипедной стойке и вошла в магазин. Ожидая за прилавком, пока мужчина перед ней купит лотерейные билеты, она взглянула на камеру слежения и подумала о том, сможет ли полиция вычислить письмо, брошенное в определенный почтовый ящик или, по крайней мере, отправленное в определенном районе.

Выйдя из магазина, она стала искать взглядом другие камеры. Ей показалось, что снаружи они отсутствовали, хотя в такой темноте совершенно уверена в этом она не была. Почтовый ящик оказался за углом. Нэнси расстегнула молнию бокового отделения сумки, вынула оттуда конверт и вдруг с тревогой подумала о том, что он не заклеен. Но нет, все было в порядке. Она, наверное, успела его заклеить днем. Открыв ящик, она опустила письмо и тут же выругалась:

— Черт! — Это ж надо было забыть стереть с конверта отпечатки пальцев! Но было уже поздно. «Ладно, Бог даст, пронесет», — подумала она и пошла вниз по улице.

Нэнси отказывалась чувствовать себя виноватой. Рон сколько угодно может играть мускулами и потрясать своим гаечным ключом, но только она помогает Рэчел сохранять присутствие духа. Тем хуже, если ради этого приходится идти на риск.

Внезапно она остановилась, подумав о том, чему полчаса назад не придала значения. Рон пользовался одеколоном. Она чувствовала этот запах. Рон пользовался одеколоном.

Рон сидел на кровати, держа в руках фотографию в рамке.

— Дженни, — сказал он, надеясь увидеть на снимке раскосые глаза девочки и воинственно вздернутый подбородок. Но видеть ее он не мог — это была карточка с изображением его матери. — Я никогда не был счастлив, — признался он ей.

Он прокручивал в голове всю свою жизнь, задавая себе вопрос, правду ли сказал. Точнее было бы сказать, что он никогда не был легкомысленным. Или беспечным. Беспечным — у него никогда не было ничего общего с этим словом… Мать не раз говорила ему, что он недоверчив. Может быть, от недоверчивости да еще через скрытность путь ведет к помешательству? В старших классах он отказывался сдавать анализ крови, опасаясь, что врачи найдут там что-то, что сможет его выдать. Наиболее жестким его требованием к самому себе было умение ценить прекрасное, но даже в самом его благоговейном восторге крылась какая-то малюсенькая гнилостная червоточинка, мутившая чистоту восприятия красоты. Даже с Рэчел…

Хлопнула входная дверь. Рон поставил фотографию на тумбочку и спустился вниз. Нэнси он там не увидел. Она, должно быть, сразу прошла в подвал. Он налил в стакан холодной воды из-под крана и подумал о глотке виски, который помог бы ему прийти в себя. Бутылка стояла на полке над плитой. Он пытался перебороть искушение, когда услышал, что Нэнси идет по мастерской.

В дверях она остановилась. Взгляд у нее был как у призрака, глаза казались черными провалами.

— Ты должен сказать мне, — произнесла она. — Мне надо это знать. Тебя влечет к ней как к женщине?

— Что?

Он поставил стакан на стол.

— Зачем ты душился одеколоном?

— От меня не очень приятно пахло. Я весь день потел.

Темные провалы глаз смотрели на него не мигая.

— Тебе Рэчел что-то сказала? — спросил он.

— Нет. А почему ты спрашиваешь?

Кровь снова потекла у него по жилам.

— Просто пытаюсь понять, почему ты подняла этот вопрос. — Он подошел к ней, взял у нее из рук пластиковый пакет и поставил на прилавок. — Ты жутко выглядишь. Мне кажется, у тебя еще не прошел грипп.

Нэнси не возражала, когда он взял ее за руки. Но взгляд ее был направлен куда-то вдаль, поверх его плеча.

— Мне кажется, ты хочешь ее как женщину, — сказала она.

— Нет.

Она снова взглянула ему в глаза.

— Я люблю ее, — произнес он. — Точно так же, как любишь ее ты. Но из-за того, что делал с тобой твой отец, ты не можешь… — Он почувствовал нараставшее внутри раздражение. — Ты не можешь поверить, что мужчина может любить девочку без… — Он отпустил ее руки. — Господи боже мой…

— Тогда тебе не надо было душиться.