Книга Йогиня. Моя жизнь в 23 позах йоги - Клер Дедерер

Большую часть времени я просто просидела, глядя на него с открытым ртом, как собачка из мультика: «Ав?!»

После того как он продемонстрировал последовательность, мы стали делать ее вместе. Сам факт, что я нахожусь с ним в одной комнате, вызывал у меня такой восторг, что даже мои руки перестали трястись, как обычно, а гулко запульсировали. Когда я подняла их над головой, они дергались так сильно, что я едва смогла соединить ладони; наконец они встретились, как двое старых друзей, с трудом узнавших друг друга.

Его инструкции были точны и феноменально помогали расслабиться в позах.

— Опустите язык на верхнее нёбо, — сказал он, я так сделала, и челюсть тут же расслабилась: сжимать ее при таком положении языка было просто невозможно.

Его слова были серьезны и смешны одновременно: он умел сочетать глубину с шутливой болтовней. Когда мы долго удерживали паривритта триконасану — позу перевернутого треугольника, — он пробурчал смешным монотонным голосом:

— Воспринимайте эту позу как очень сложное дыхательное упражнение.

Но самое главное, Фриман тоже говорил «вдооооох» и «выыыы-дох». Однако когда он произносил эти слова нараспев, становилось ясно, что Минди и ей подобные копируют его, а не наоборот. Кажется, я пришла к истокам.

Это была моя первая встреча с истинным продолжателем йогической традиции. Ричард Фриман годами учился в Майсоре у Шри К. Паттабхи Джойса, который в свою очередь был учеником Тирумалай Кришнамачарьи, отца современной йоги. У Кришна-мачарьи было трое учеников, благодаря которым современная йога стала такой, какой мы ее знаем: его зять Б. К. С. Айенгар, основатель одноименной школы, чьи последователи уделяют огромное внимание точности и выравниванию; сын Т. К. В. Десикачар, продолживший работу отца и основавший вини-йогу, очень мягкую терапевтическую практику; и Джойс, который посвятил всю жизнь изучению, развитию и распространению аштанги — динамического стиля йоги, популяризованная и упрощенная форма которого стала называться виньясой.

Настоящая аштанга в традиции Паттабхи Джойса была гораздо сложнее занятий по виньясе, на которые ходила я. Движения виньясы, освоенные мной, в аштанге использовались как своеобразный соединительный клей, связывающий вместе установленную последовательность асан. Этих последовательностей (серий) было несколько, серия серий, если пожелаете. Они были известны под именем первой серии, второй и так далее, вплоть до шестой. Все асаны в серии следовали одна за другой в строгом порядке и предварялись и закрывались определенными движениями и мантрами. Освоению одной лишь первой серии можно было посвятить всю жизнь. Асаны варьировались от простых до сложных и при помощи виньяс соединялись в сложный и изящный танец, включавший прыжки, перекаты, скачки, балансы и, в случае, если вы Гений, полеты над землей.

В классах для начинающих мы просто разучивали последовательность и иногда разбирали некоторые позы из первой серии более подробно. Мы работали над прожилками, удерживающими последовательность вместе; к примеру, посвящали много времени отработке прыжка в дандасану — архетипичной аштанговской связки. Из собаки мордой вниз нужно было прыгнуть (или пролететь) так, чтобы ноги оказались между рук, и в итоге оказаться в сидячем положении с вытянутыми ногами. Идите попробуйте сделать так, и когда вдоволь насмеетесь (или наплачетесь), возвращайтесь и читайте дальше.

Когнитивный диссонанс: я смотрела, как Гений Фриман прыгает в дандасану, и это казалось самым простым и чистым движением, на которое только способен человек. Глядя на то, как легко он прыгает, я начинала верить, как верит грешник, услышавший бормотание на арамейском в религиозном экстазе. Глядя, как Гений скользит на руках, я верила, что тоже смогу сделать так.

Для начала нужно было приготовиться. В собаке мордой вниз втянуть живот как следует в нервном ожидании. Быть сильной; верить, что на этот раз всё получится. Выдох, собраться с силами, прыжок… и ноги задевали коврик или громко плюхались между РУК.

В тех редких случаях, когда мне все же удавалось пронести ноги вперед, я была так взволнована, что едва сдерживалась. Я вся сияла от гордости. Забывала напрочь, что нужно делать дальше. А ведь этим прыжком я должна была достигнуть совсем противоположных целей: сделать так, чтобы поток не прерывался, и в позе не застревать.

Гений прыгал — и тут же переходил к следующей позе, потом к следующей, и к следующей.

Занятия по изучению первой серии были настолько сложными, что я иногда задавалась вопросом: а делаю ли я на самом деле асаны так, как нужно? Я входила в позу, например в бхуджапида-сану — это когда вы стоите на руках, обвив ими ноги и скрестив перед собой лодыжки. Оставалась в позе, и одновременно мне казалось, что по сравнению с Гением и его более продвинутыми учениками я лишь, как говорится, окунаю пальчик в воду. (Хотя, разумеется, мне нельзя было сравнивать себя с другими.) Казалось, они были полностью погружены в практику. Это отнюдь не означает, что я скучала на занятиях. Нет, в маленьком цементном здании в центре Боулдера царила атмосфера приятной сосредоточенности, некоторые клиенты занимались тут уже лет двадцать, пытаясь уловить суть, переданную Кришнамачарьей Джойсу, Джойсом — Фриману. Традиция обладала силой, отрицать которую было бессмысленно.

Для многих йога является, пожалуй, единственным способом испытать на себе, что же такое устная традиция. До сих пор я не могу найти достойной замены обучению у живого преподавателя. Уже в самом начале занятий я поняла, что видеокурс — не совсем то; занятия по книге тоже не сравнятся с обучением в студии, даже если это будет айенгаровская «Йога Дипика» — материал, максимально приближенный к источнику.

Многие писатели затрагивали тему устной передачи и ее мистических свойств. По какой-то причине очень важно учиться йоге именно у живого учителя. Возможно, это связано с тем, что вы видите, как асаны выполняются в трехмерном пространстве, однако мне кажется, дело не только в этом. Когда учитель демонстрирует позу, возникает ощущение безграничности возможностей, передача чего-то важного — веры: да, это возможно, ведь я вижу это собственными глазами.

На занятиях у Фримана меня не покидало странное чувство, будто мне суждено было оказаться здесь. Неужели всё вело меня именно к этому моменту? И я всё это время шла к этой традиции, хоть об этом и не подозревала? Его учение и понимание своей роли в передаче традиции зажигало во мне внутренний огонь. То, чему он учил, — это было самым важным. Он не мог не преподавать, не мог не передать этот огонь своим ученикам. По крайней мере, так я его воспринимала.

Каждый раз, приходя на эти занятия, я всё глубже ценила серьезное сообщество, основанное Фриманом, скромность обстановки, пугающую гибкость его тела, четкость его инструкций.

Я всегда ходила в класс для начинающих в воскресенье утром. Ходила пешком. Потом Брюс с детьми заезжали за мной на машине.

— Он просто гений, — говорила я каждый раз, когда мы направлялись дальше по делам.

— Что значит гений? — спросил как-то Брюс.