Книга La storia - Эльза Моранте

В этот момент, вынырнув из-под ноги Карло Вивальди, Росселла предприняла шаг совершенно неожиданный — она прыгнула ему на живот. И глядя на него в упор, уважительно, но также и требовательно, она озадачила его фразой: «Ни-ан, ни-ан, ни-ан, ни-ан?!», которая в буквальном переводе означала: «Не кажется ли тебе, что пора ложиться спать?!».

Этот вроде бы незначительный кошачий поступок переключил интерес Нино с развернувшейся дискуссии, и в плане ментальном он занялся проблемой котов как таковых; в его понимании они представляли собою породу уморительно смешную, хотя, бесспорно, и не такую значительную, как собаки. Тут в его глазах заиграли было беглые озорные отблески. Но тут же он вспомнил, что ему предстояло встать чуть свет, и глубоко зевнул.

Это был сигнал к окончанию посиделок. Карло Вивальди поднялся из-за стола первым, слегка подрагивая коленями.

«Мамочки мои, все видно ушло мне в ноги», — ворчал он, вслед за Росселлой направляясь к своему углу.

Джузеппе Второй решил, что ляжет на пол, подстелив одеяло, и уступил гостям свой матрац. Нино принял это предложение совсем просто, безо всякой благодарности, он считал, что имеет на него право, и все тут логично. В согласии с привычкой, приобретенной на войне, он и Квадрат, укладываясь бок о бок на односпальный матрац, не стали раздеваться, только сняли ботинки. Потом они положили на пол возле подушки пистолет на широком ремне и карманный фонарик. А отвечая на инициативу Джузеппе, который предусмотрительно завел для них будильник, они уверили его, что они, если нужно, обойдутся и без будильника, потому что у Квадрата голова работает точнее любых часов.

Впрочем, задолго до того, как зазвенел будильник, часов около четырех по полу зашлепали босые ноги. Они торопливо, но вполне успешно перенесли своего владельца через погруженную во мрак комнату и остановились у подушки Нино. После чего тихий, но решительный и смелый голосок принялся твердить ему что-то на ухо, почти в самую ушную раковину.

Самым первым и непосредственным результатом этого зова для Нино явилось то, что сюжет снившегося ему сна пошел несколько в ином направлении. Действие вообще-то развертывалось в кино, и он сидел в партере среди прочих зрителей, но при этом он одновременно был и участником действия, происходившего на экране. Там он скакал галопом по прериям Дальнего Запада среди других ковбоев; гонка была бешеной. И вот его лошадь просит его почесать ей правое ухо, которое кто-то нестерпимо щекочет. Вот только почесывая это самое ухо, он вдруг замечает, что сидит он вовсе не в седле, он сидит верхом на спортивном самолете, а самолет летит; щекотание же теперь чувствует он сам, в собственном ухе, поскольку его срочно вызывают к телефону — кто-то звонит ему из Америки… «Переадресуйте этот звонок командиру манипулы!» Нино поворачивается на бок и продолжает мчаться на своем самолете, на высоте двадцать тысяч футов, под монотонное жужжание мотора. Но этот неизвестный американец продолжает тормошить его своими вызовами, более того, он дергает Нино за волосы и даже скребет по его руке ногтями… В этом месте Нино — благодаря новому и особому механизму, появившемуся в его нервной системе, который выручает его в трудной бандитской жизни, — Нино вздрагивает и поднимает голову, не просыпаясь окончательно; тут же хватается за фонарик. Следует вспышка, он различает синеву двух глазенок, прижмуренных от яркого света, но в них плутовское и праздничное выражение, словно сейчас рождественская ночь… Нино успокаивается, тут же валится как сноп и продолжает спать.

«Кто это?» — бормочет рядом с ним Квадрат голосом сонным и встревоженным.

«Никто».

«Ино… Ино… Это я!»

Прежде чем снова захрапеть, Нино успевает в ответ что-то понимающе проворчать — то ли «Хорошо…», то ли «Оʼкей!», а возможно, и ни то, и ни другое, а что-то совершенно противоположное. В его состояние, среднее между сном и бодрствованием, вклинилось смешное и занятное ощущение чьего-то едва заметного присутствия. Этот кто-то величиной не больше гномика, и Нино понимает, что с ним, как и встарь, можно отменно позабавиться, хотя имя его определить затруднительно… Может быть, это некий фантастический зверек, шустрее и очаровательнее всех прочих зверьков, он же ведь и раньше знался с Нино, он, в некотором роде, ему принадлежал. И он смешил его, выскакивая ему навстречу с радостными приветствиями, идущими со всех четырех сторон света. И больше не уходил… и сейчас вот не уходит, а топает прямо по нему.

И действительно, его братишка Узеппе, еще немножко помешкав возле матраца, решительно карабкается наверх и очищает себе местечко, проюркивая между коленкой Нино и ногой Квадрата. Он такой маленький, что ему совсем не трудно пристроиться в этой небольшой лунке. И вот он торжествующе смеется — и засыпает.

Таким-то вот образом весь остаток этой великой ночи Узеппе проспал голышом в обществе двух воителей, причем вооруженных.

На заре они проворно поднялись и обнаружили в своей постели непрошеного гостя. Это немало их удивило и рассмешило, это было похоже на комический сюрприз в кинофильме. Квадрат тут же понял, что нужно поскорее вручить его матери, и пока Туз, первый по очереди, пропадал в уборной, он сам отнес его по месту жительства, облапив малыша ладонями с крайней осмотрительностью. Прежде чем проникнуть за занавеску, он робко спросил: «Вы позволите?», ведь это сама Синьора, она достойна всяческого уважения; а между тем она, поднятая звоном будильника, уже выглянула наружу с какой-то дерюжкой на плечах, жмурясь от света свечи, которую успела зажечь; эта свечка прекрасно видна сквозь дыры в мешковине.

«Прошу прощения, синьора, вот ваш ребенок», — пробормотал Квадрат, не давая никаких других объяснений и слагая свою ношу на постель — осторожно, словно нянька. Но несмотря на столь осмотрительное обращение, Узеппе уже полуоткрыл слипающиеся глаза. А когда в поле его зрения появился брат, совершенно готовый к отбытию, он эти глаза широко распахнул.

Квадрат тоже, в свой черед, отлучился на минуточку в известный закуток, дабы привести себя в порядок. А Нино, который недолюбливал свечи, называя их кладбищенскими светильниками, тем временем дунул на крохотное пламя и поставил на пол вместо свечки свой зажженный фонарик. Потом он попросил у Иды хотя бы несколько лир на сигареты, поскольку был без гроша. И после того, как Ида, порывшись в известной нам сумке, набрала для него несколько десятилирных ассигнаций, он, как бы рассчитываясь с ней, задержался на несколько минут, чтобы поговорить.

Предметом беседы стал Карло Вивальди, который в данное время спал, и на которого Нино указал, не называя, просто ткнул локтем в направлении его занавески. Полушепотом он сообщил матери, что хорошенько подумал и пришел к выводу, что этот человек сказал неправду, что он вовсе не из Болоньи.

«Я хорошо чувствую болонский акцент. У меня была девушка из Болоньи, она все время приговаривала „ска… ска…“, а у этого никакого „ска… ска…“ я не слышал…»

«Этот» мог оказаться из Милана, или, там, из Фриули; в общем, по мнению Нино, то, что он из северной части Италии, скорее всего было правдой. А вот что он из Болоньи — это, извините, вранье. Но что он анархист — в это вполне можно поверить. Правда, кроме анархизма, там было еще много всякой всячины, и этот человек бесспорно что-то скрывает. Возможно, и имя, Карло Вивальди, было придуманным.