Книга Тяжелый понедельник - Санджай Гупта

— Скажи это тому работяге, — произнес Хутен.

Больной перенес операцию, но сознание к нему так и не вернулось. Аппарат искусственной вентиляции легких дышал за этого человека, в то время как мексиканский консул пытался установить его личность. Время, потерянное Хутеном, испортило жизнь и врачу, и больному. Хутен понимал, что не заслуживает снисхождения, но все же в его душе клокотала удушающая ярость: любая, самая хорошая репутация может рухнуть в мгновение ока. Он стал хирургом, начавшим операцию не с той стороны. Все остальное, все остальные его достижения, успехи и удачи стали сноской к этой фатальной ошибке. В то время как целых двадцать лет он старался улучшить качество лечения в больнице Челси.

Теперь Хутен уйдет из больницы не оглянувшись. Марта уже года два настаивала на его уходе на пенсию. За это время жена потеряла двух своих близких подруг. Одна умерла от инфаркта, вторая от рака яичника. И она понимала, что теперь, в их возрасте, никто не может гарантировать супругам долгую безбедную жизнь.

Он обязательно попрощается с друзьями и коллегами. Наверняка они устроят в его честь прощальный обед. В этом он был уверен. Они, по предложению юриста, сделают это в городском, а не в больничном ресторане. Наверное, у главного входа в больницу, как заведено, повесят его портрет.

Нажав кнопку электронного ключа, Хутен открыл машину. Звук сигнала показался ему скорбным, как похоронный марш. Какая-то птица круто взмыла вверх из кустов и исчезла в густой кроне высокой сосны, прошелестев в полете крыльями.

По дороге Хутен думал о том, каким окажется его последний визит в больницу. Путь показался ему новым и незнакомым. Он даже увидел адвокатскую контору, которую раньше не замечал. Контора располагалась в красивом, викторианского стиля, здании. На табличке значилось: «О’Брайен и Ши». Интересно, эта контора была здесь раньше? Наверное, он не замечал ее, потому что всякий раз, проезжая здесь, он, должно быть, думал о больнице. Хутен попытался подбодрить себя этим неожиданным открытием. Когда закрывается одна дверь, открывается другая.

В больнице кто-то уже поставил перед дверью его кабинета стопу сложенных картонных ящиков. Хутен принялся за работу. Он уложил в ящики картины в рамках, дипломы, почетные грамоты, медали и разные безделушки. Набор декоративных палочек для еды, которые он получил в подарок за лекции в Университете Осаки. Статуэтку Будды, привезенную из Китая. Пивную кружку, которую купил в Германии после конференции в Институте Макса Планка. Хутен долго смотрел на картину Марка Ротко «Без названия. 1964». Хутен всегда знал, что означает для него лично это загадочное полотно — серый прямоугольник на фоне черного пространства. Всю свою жизнь он прожил в маленьком ярком мирке, в ящичке, огражденный от черноты, окружавшей большинство людей. Он приложил массу труда, чтобы оказаться там, но понимал, что в мгновение ока может выпасть из этого уютного мирка. Так и случилось. Теперь для него черное поле окружает серый прямоугольник. Потом Хутен перевел взгляд на картину с красным ибисом. Может быть, настало время свозить Марту в Южную Америку, а самому поискать там редких птиц. «Беды случаются и с хорошими людьми», — пробормотал Хутен себе под нос. Надо надеяться, что врачи Челси извлекут урок из его ужасной ошибки и никогда больше ее не повторят. Хутен остался учителем, несмотря на то что после ЧП его незамедлительно уволили с должности главного хирурга.

Удивительно, как легко и быстро можно упаковать памятные вещи, накопленные за всю жизнь. Как, в сущности, их мало и как коротка жизнь! К семи часам все было упаковано и уложено. В кабинет заглянул Дж. Дж. Джером — с таким видом, словно случайно проходил мимо.

— С добрым утром, доктор Хутен. Я помогу вам с ящиками?

— Да, спасибо, мистер Джером.

Джером вкатил в кабинет тележку и принялся складывать в нее ящики. Один не уместился.

— Я потом вернусь и заберу его, доктор Хутен.

— Ничего, я сам с ним справлюсь.

Хутен наклонился, поднял ящик и направился к двери. Джером, последовавший было за ним, вдруг остановился.

— Вы забыли фотографию, доктор Хутен.

Хутен оглянулся. На полке, висевшей над столом, стояла фотография, на которой он был снят вместе с Сидни Саксеной. Они стояли рядом, улыбаясь, в одинаковых позах — скрестив руки на груди. Снимок был сделан несколько лет назад, когда Хутен вручал Саксене премию Джулиана Т. Хоффа как лучшему молодому преподавателю.

— Спасибо, мистер Джером. Я не забыл эту фотографию, я ее специально оставил. Проследите, пожалуйста, чтобы ее не выбросили.

— Будьте уверены, доктор Хутен.

Хутен направился к двери.

Похороны Виллануэвы были пышными и огромными, как он сам. Сюда съехались все, кто когда-либо его знал. Из Детройта, из района, где Виллануэва жил в детстве, приехали несколько пожилых мужчин и женщина, чьи смуглые лица несли отпечаток тяжелого физического труда. Приехали четверо футболистов, товарищей по команде, — все с больными коленями и в спортивной форме, которая была им всем давно мала. Из Блумфилд-Хиллс приехали его бывшая жена и несколько соседей, всегда смотревших в окна, когда этот великан играл в мяч с их детьми. Пришли Кэмпбелл и несколько завсегдатаев бара «Рейли». Из больничного персонала — врачи, сестры, санитары, охранники. Виллануэву любили все, с кем он сталкивался, все, кто хотя бы минуту побыл в его невероятно притягательном присутствии.

Сидни сидела рядом с Макманусом. Был здесь и доктор Значит-Так с женой. Доктор Смайт сидел вместе с очень похожим на него мужчиной. В заднем ряду были Пак, его жена и трое детей. Тай сидел в середине, один.

Тина очень тяжело восприняла весть о смерти Большого Кота. Она все еще лежала в больнице. Ее вывели из искусственной комы. Тяжелых поражений мозга, на счастье, не оказалось, и пока она принимала большие дозы снотворных и успокаивающих лекарств. Но даже в тумане лекарственного дурмана она подумала, что рушится все, что составляло основу ее жизни.

Ник сидел в первом ряду вместе с матерью. Глаза его были красны от слез. Мальчик сидел, опустив голову. Сначала он винил себя в смерти отца. Если бы он с первой попытки завел машину… Если бы уговорил отца не покупать машину вообще… Если бы… Но мать убедила Ника, что отец носил внутри бомбу с часовым механизмом. Если не в этот раз, так в другой его сердце все равно бы остановилось. «Просто он так жил». Объясняя это сыну, она подумала о страстном отношении бывшего мужа к жизни и решила расстаться с высокомерным адвокатом, с которым теперь встречалась.

Священник сказал несколько слов о вечном спасении, собравшиеся спели «О, благодать». Потом на сцену поднялась Нэнси Рейд, преподавательница, учившая Виллануэву, когда он проходил резидентуру. Маленькая интеллигентная Рейд была полной противоположностью Большому Коту. Ей пришлось опустить микрофон, а когда она встала за трибуной, большинство собравшихся видели лишь ее макушку. Несколько раз Нэнси откашлялась, чтобы удержать слезы.

— Хорхе был моим другом, — начала она. — Он не был ангелом, но был глубоким и искренним человеком. — Рейд вышла из-за кафедры. — Я до сих пор не могу осознать, что Гато больше нет, но меня не удивляет, что он умер именно так, делая то, что он любил, для того чтобы кому-то в этом мире стало лучше. — Она сочувственно улыбнулась Нику, вытиравшему глаза. — Я помню свой скептицизм, когда бывший профессиональный футболист заявил мне, что хочет стать врачом. Я тогда подумала: «Что может этот здоровенный чурбан понимать в медицине?» Малыш, я ошиблась. — По церкви прокатился тихий смешок. — Уверена, что все, кто работает в Челси, согласятся со мной: там, где был Джордж, все всегда было хорошо. Врачи лучше работали, а больные быстрее поправлялись. Это было его волшебство. Джордж не довольствовался тем, что сам был великолепным врачом. Он хотел, чтобы и все врачи были такими же. Он никогда не боялся ломать стереотипы. — Люди в церкви согласно закивали головами. — Никто не мог ожидать, что из этого парня выйдет лучший клинический диагност из всех, кого мы когда-либо учили. Он один мог заменить любой диагностический прибор. Да, подчас он вел себя напыщенно, но на самом деле это был благородный и до мозга костей честный человек. На Джорджа всегда можно было положиться. Прощай, мой дорогой друг и ученик. Ты слишком рано покинул нас.