Книга Храм на рассвете - Юкио Мисима

Вдова, которая терпеть не могла разговоры о будущем, поспешно оборвала эту тему:

— Вы что это, издеваетесь надо мной, разговаривая о том, чего я не увижу? Вот буду вам являться каждый вечер, когда вы будете смотреть телевизор.

Выглядело довольно странно, что бабушка контролирует разговоры молодых людей, а молодые люди прислушиваются ко всему, что бабушка скажет. Хонде эти внуки напоминали мудрых кроликов.

Он уже приноровился встречать гостей, и те один за другим появлялись на террасе в купальных костюмах. Госпожа Цубакихара и Иманиси, еще в одежде, окруженные раздетыми, в купальных костюмах гостями с ближних дач, приветственно махали руками с другой стороны бассейна. Иманиси был одет в яркую рубашку с крупным рисунком, которая ему не шла, госпожа Цубакихара была в черном шелковом кимоно, которое, как обычно, напоминало траурное, и на фоне сверкающего бассейна казалась зловещим черным кристаллом. Хонда сразу оценил эффект: простодушная женщина и не подозревала, что Иманиси, конечно же, нарочно, чтобы посмеяться над ней, надел эту яркую рубашку.

Эти двое, отстав от веселившихся гостей, медленно шли вдоль бассейна — в воде колыхались черная и желтая тени.

Их высочества хорошо знали и Иманиси, и госпожу Цубакихара. Принц, в частности, после войны часто бывал на так называемых встречах деятелей культуры и достаточно откровенно беседовал с Иманиси.

— Вот пришел интересный человек, — сказал он Хонде.

— Я последнее время совсем не сплю, — непринужденно произнес Иманиси и, как только сел, достал смятую пачку заграничных сигарет, отбросил, сразу же вынул другую, надорвал ее, постучал по дну и ловко подхватил губами выскочившую сигарету.

— Да-а? Это, пожалуй, мучительно, — сказал принц, ставя на стол пустую тарелку.

— Да не скажу, чтобы мучительно, но ночью мне обязательно бывает нужен собеседник. До утра говорим, говорим, а перед рассветом такое ощущение, будто мы приняли яд, чтобы умереть. Торжественно выпиваешь снотворное и засыпаешь. Просыпаешься и видишь самое обычное утро.

— И о чем же вы говорите каждую ночь?

— Когда думаешь, что ночь последняя, найдется много, о чем поговорить. Говоришь о самых разных вещах, которые существуют в нашей жизни. Что сделал сам, что сделали другие, что произошло в мире, что свершило человечество, или о том материке, что, скрывшись с глаз, тысячелетиями продолжает видеть сны — да о чем угодно. Тем для бесед множество. Ведь нынче ночью наступит конец света.

— Ну, а о чем вы будете говорить, если проживете еще день? Ведь вы уже обо всем переговорили, разве не так? — принц по-настоящему заинтересовался.

— Не имеет значения. Ведь можно повторяться, говорить о том, о чем уже говорили.

Принцу эти невразумительные ответы наскучили, и он замолчал.

Хонда, который стоял рядом, не знал, насколько серьезно говорит Иманиси, но вспомнил о том, что его когда-то действительно увлекало, и спросил:

— Ну ладно, а как поживает «Страна гранатов»?

— А, вы об этом, — равнодушно взглянул в его сторону Иманиси. Его лицо, ставшее в последнее время более грубым, в сочетании с этой яркой рубашкой и американскими сигаретами делали Иманиси похожим, как казалось Хонде, на какого-нибудь переводчика в американской армии. — «Страна гранатов» погибла. Ее больше нет.

Такова была его всегдашняя манера. Этому не стоило удивляться, но если уж «Царство сексуального», что было названо «Страной гранатов», погибло в фантазиях Иманиси, значит, оно погибло и в душе Хонды, который ненавидел фантазии Иманиси. Их больше нет. И резню фантазий устроил сам Иманиси, Хонда представил себе страшную картину той ночи — Иманиси, словно опьяненный кровью, уничтожает созданное им царство. Он построил его из слов и уничтожал словами. Пусть оно никогда не стало бы реальностью, но и явившееся в словах — оно по жестокой прихоти оказалось разрушенным. Иманиси облизнул губы, и нездоровый, коричневатый цвет его языка вызвал в воображении горы трупов и реки крови — результат разрушительной работы сознания.

По сравнению со страстью бледного, болезненного Иманиси страсть Хонды была спокойной и смиренной. Но их роднило то, что и та и другая были невозможны. Когда Хонда услышал, как Иманиси беспечно, без капли сентиментальности произнес: «Страна гранатов погибла», и это про предмет своей особой гордости, Хонду это легкомыслие непривычно задело.

Переживания Хонды прервал раздавшийся прямо над ухом голос госпожи Цубакихара. Она нарочно понизила голос, словно предупреждала, что будет говорить о вещах не столь важных:

— Господин Хонда, я решила, что скажу это только вам — Макико сейчас в Европе.

— Да, я знаю.

— Нет, дело не в этом. Она не взяла меня с собой. С ней поехала другая ученица — смотреть не на что, вульгарная, бесталанная, да я не собираюсь осуждать ее. Но Макико мне ни словом не обмолвилась о поездке. Можете себе представить? Я проводила ее до аэродрома, но не смогла сказать, что у меня на душе.

— А что случилось? Вы же были с ней прямо неразлучными подругами.

— Не просто неразлучными. Макико была моим божеством. И это божество меня отринуло. Долго рассказывать, но ее семья — отец-поэт, бывший военный — после войны очень нуждалась, и я помогала им, я у нее всему училась, ничего от нее не скрывала, жила так, как она говорила, собиралась писать стихи. Ощущение полного единства со своим божеством так поддерживало меня, я ведь потеряла на войне сына. Мои чувства, когда она стала знаменитой, совсем не изменились, я уверена: она отвернулась от меня, потому что у нас слишком разные способности, но это не разные способности, у меня-то их просто нет.

— Да нет, что вы, — произнес Хонда, щуря глаза от солнца, и предложил ей сесть.

— Нет, я это уже осознала. Я сама давно поняла это, но сейчас стало ясно, что Макико понимала это с самого начала. Какая жестокость! Знала ведь, что у меня ничего не получится, а таскала за собой, заставляла выполнять ее приказания, иногда позволяла быть в хорошем настроении — использовала, когда нужно, а теперь выбросила, как ненужный хлам, и с другой богатой ученицей-служанкой отправилась в Европу.

— Оставим в стороне ваши способности, но Макико обладает замечательным талантом, а разве талант по сути своей не жесток?

— Как жестокий бог… Господин Хонда, зачем мне жить, если бог меня покинул? Что мне делать, раз не стало бога, который сразу видел, что я делаю, как поступаю?

— Может быть, просто верить?

— Верить. Что толку верить в бога, который невидим, но надежен. Если это не тот бог, на которого я смотрю одна и который всегда укажет мне, чего нельзя делать. От него ничего не скроешь, перед ним ты всегда чист, тебе не нужно ничего стыдиться. Что делать, если такого бога нет.

— Вы всегда ребенок и мать.

— Да, все так. Вы, господин Хонда, правы.

В глазах госпожи Цубакихара уже стояли грозившие политься через край слезы.