Книга Встречный бой штрафников - Сергей Михеенков

– Расскажи мне о своей деревне. И о брате тоже.

– О брате я тебе уже все рассказала.

– А ты расскажи еще раз.

– Еще раз? – Она заглянула в щель, в приоткрытую дверочку, на огонь, играющий на поленьях, представила, как слушала бы все, что ей рассказывали бы об Иванке, если бы нашелся такой человек, который знал его, и улыбнулась. – Хорошо, расскажу и о Курсанте.

– Ты называй его Санькой.

– Нет, так мы его не называли.

– Чудная ты девчонка. Он же, Санька, всего на четыре или пять лет старше тебя! Только ты сядь куда-нибудь. Не стой на коленях.

– Нет, мне так удобней.

– А что у тебя за книга?

– Молитвенник.

– Покажи.

Она протянула ему маленькую книжечку в красном кожаном переплете с атласной лентой закладки, вшитой в корешок. Он открыл ее на той странице, которая была заложена и вдруг швырнул молитвенник к печи.

– Это же на немецком языке! – крикнул он.

Шура молча подняла книжечку, осмотрела ее и бережно потрогала пострадавшие места.

– Этот проклятый язык… Он везде! Как я их всех ненавижу! И этот, Керн, тоже такая же сволочь, как и все!

– Но он спасает тебя.

– Спасает. Себя он спасает. Думаешь, он антифашист? Арман ему наверняка хорошо заплатил. Вот и весь секрет его участия. А ты слышала, как ловко он ограничил свой риск? Да он меня сдаст, как только запахнет жареным! Просто другого выхода нет. А ты молишься по-немецки…

– Я молюсь не по-немецки. Я перевожу. А некоторые молитвы здесь по-латыни.

– По-латыни?

– Да, это древний язык европейцев. Как у нас церковнославянский. Вот, послушай. – И Шура прочитала отрывок из молитвы. Потом, как смогла, перевела ее.

– Да, звучит иначе, чем немецкий. Больше похож на итальянский. Но итальяшки тоже заодно с Гитлером. Если я уйду в горы, я всем им отомщу. За все. За то, что они творили в лесах под Вязьмой. За рославльский конлагерь. За пушкинские казармы под Минском. За Ружаны, за палки вахманов и расстрелы на дорогах. За тухлую баланду. За издевательство и за карцеры. За то, что относились к нам, как скоту. За отца. За Нестера. За лейтенанта. У меня большой счет. Все записано. У меня счетовод строгий. – И Иван похлопал ладонью по груди.

– Немцы разные.

– Мы тоже разные. Знаю я, как эти разные в одну стаю превращаются, когда кровью пахнет. Я видел, что они творили в наших деревнях. Как вешали и насиловали. Как жгли. Как коров резали и свиней. За каждую курицу взыщу. Дай только до партизан добраться и до оружия. Я пулеметчик. Специальность редкая. Думаю, и в отряде для меня место найдется по моему основному профилю.

Шура полистала молитвенник и вдруг сказала, оглянувшись на Ивана:

– Иван, я вспомнила, как Курсант дрова пилил. То с Пелагеей на пару, то с Зинаидой. В деревне говорили, что Пелагея от него девочку родила. Она погибла. Самолет хутор обстрелял, когда она уже рожать начала. Девочка живая. А в Пелагею несколько пуль попало.

– Вот так. Значит, Санька уже ребенка родил. А я всегда считал, что у меня братень лопух по женской части. Что ж он, женился, что ли?

– Как же можно жениться на женщине, у которой есть муж?

– Ты же сказала, что ее муж погиб.

– Пропал без вести. Как и наш папка.

Иван вздохнул. Прислушался. Долго смотрел в потолок. Снова вздохнул:

– Вот война!.. Все перемутила, тварь проклятая. Без вести – это еще не значит, что погиб. Я ведь тоже пропавший без вести. И я, и отец, и Нестер Андреенков. Нестер погиб. Отца я сам похоронил. А я пока еще живой. Так что нельзя мне умирать. Не все пропавшие без вести мертвые.

В печи за раскаленной дверочкой потрескивало. Веяло мягким печным теплом.

– Иван, а ты своего отца во сне видишь? – спросила Шура.

– Вижу. Сегодня видел. Час назад. И раньше тоже. Он мне часто снится.

– Живого? Ты его живым видишь?

– Живым.

– И я вижу отца живым. Может, тоже где-нибудь в плену. Война кончится, все домой вернутся.

– Поскорее бы она кончалась.

– Расскажи мне о своей деревне. Ты так ничего и не рассказала.

– Деревню нашу сожгли. Вначале казаки, несколько дворов. А потом немцы. А потом снова полицейские жгли и жандармы. В первый раз Курсант и наши прудковские мужики отбили дворы, не дали жечь. Но потом… А до войны была очень красивая деревня. Дома стоят по берегам пруда и оврагов. Некоторые забрались прямо в овраг. Весной все вокруг пахнет черемухой. В августе – хлебом. Вокруг деревни – поля. А сейчас, зимой, снег хрустит так, что, если кто-то идет по большаку, его за километр слышно.

– Ты красиво умеешь рассказывать. Ты много читаешь?

– Здесь нет русских книг.

– Сколько классов ты окончила?

– Шесть. Седьмой не успела. Хозяйка не запрещает мне брать из шкафа в гостиной книги. Но они все на немецком языке.

– А наше село стоит в лесу. Среди сосен. Летом, в жару, пахнет смолой. Вода в речке прозрачная. Глянешь с берега, и видишь, как по дну пескарики ходят, прозрачными хвостиками шевелят. А вечером мать корову доит. Целое ведро молока. Процедит его через двойную марлю и разольет по горлачам. До утра оно отстаивается. Брат любил парное молоко, а я нет. Я всегда пил холодное, утрешнее. Оно мне казалось вкуснее. А парное коровой пахнет.

– Как звали вашу корову? – спросила Шура.

– Лысеня. У нее характер очень вредный. Однажды мы с Санькой уснули в полях. Мать послала коров пасти, а мы уснули. Так она с нас кепки сняла и сжевала. Мы с братом испугались, коров пригнали и ночевать на сеновал полезли, чтобы дома не появляться. А сестры нам хлеб носили. Двое суток на сеновале прятались. А Саньку девки любят. Я это знаю.

– Он красивый. Высокий. Добрый. – Шура посмотрела на Ивана и улыбнулась. – Ты похож на него. Особенно глаза и голос. Только ростом поменьше.

– Не зря Санька пил парное молоко, – засмеялся Иван.

Шура тоже улыбнулась. Ей нравилось разговаривать с Иваном. И не потому, что, разговаривая с ним, можно было не опускать глаза, а просто нравилось. Иван рассказывал смешные истории и сам смеялся вместе с Шурой. Если бы не плен, не неволя, как бы им было хорошо!

Утром следующего дня Иван переоделся и замер в зарослях кустарника в ожидании колонны. Вскоре она появилась. Все произошло так, как говорил немец.

Иван перебросил рюкзак с одеждой и продуктами через решетку. А спустя несколько минут он уже шел в колонне, которая молчаливо двигалась в сторону моста через реку. За мостом начинался лес и дорога в горы. Где-то там была каменоломня.

Иван должен был отстать от колонны чуть раньше. Но до этого вахман Керн передаст ему схему дальнейшего маршрута. А там – горы, свобода.