Книга Десантники Великой Отечественной. К 80-летию ВДВ - Михаил Толкач

– И никаких боевых действий? – В голосе Мачихина горечь.

– Что вы! Бьем немцев. В Сахново, в Пенно, на дороге к Ермаково и Старым Ладомирам… Держитесь, Александр Ильич! Скоро санитарный самолет прибудет… Извините, товарищ Мачихин, спешу на встречу с Тарасовым и Никитиным.

– Прошу вас, товарищ подполковник, пришлите, пожалуйста, младшего лейтенанта Бархатова. – Мачихин подал руку Латыпову, и тот, пожав ее, заскользил на лыжах в лес через прогалину.

Бархатов прибыл по вызову после обеда. Мачихин подал ему исписанный листок карманного блокнота.

– Закодируйте и передайте за моей подписью.

Алексей Бархатов пробежал глазами текст, потер рыжеватую бороду. На опаленном морозом лице его отразилось явное смущение.

– Помимо комбрига?.. Минуя Валдай?..

– Приказывать вам, Алексей Михайлович, не имею права. – Мачихин покусывал губы, дышал с надрывом. – Прошу как коммунист комсомольца. Все, что могу еще сделать для ребят…

– Будет исполнено! – Бархатов спрятал листок и направился лыжней к штабному биваку.

Из ладомирских лесов в эфир ушла шифрограмма:

«Москва, Сталину.

Кровно молю спасите остатки 1-й МВДБ.

Военком Мачихин».

Бархатов, проследив, как радист отстукал депешу Мачихина, доложил ее содержание комбригу Тарасову. Тот после проверки ближней линии охранения группы полулежал под старой сосной у штабного шалаша. Выслушав шифровальщика, молча кивнул ординарцу Анатолию Шаклеину: «Пойдешь со мной!», пристегнул лыжи и направился к Мачихину. Внутренне он был взбешен: за его спиной сносятся с самой Ставкой! Сперва он подумал жестко наказать Бархатова, но в штабе не осталось командиров, способных заменить его. Телеграмма Мачихина могла быть истолкована как очевидный признак паники в руководстве десантников, как игнорирование штаба Северо-Западного фронта…

Устало опустился на толстый корень сосны рядом с санитарной лодочкой комиссара.

– Здравствуй, Ильич!

Мачихин слабо пошевелил рукой.

– Привет… Николай Ефимович… Что нового в бригаде?..

Тарасов долго и сумрачно молчал, потом неожиданно выматерился вполголоса.

– Ты что, комбриг?!

– Не воюем, а пасемся – вся новость! Где дохлую конину, где плесневелый сухарь, а то крошку хлеба… – Тарасов сердито теребил свою бородку. – Эх, комиссар, если бы у людей были силы! Устроили бы шурум-бурум! Немец пуган тут мало… Воевать посланы, а мы – в лежку!

– Как плохо продумано все. Как мало сделано, комбриг!

– Не ищешь ли виновных, комиссар? – насторожился Тарасов.

– Чего их искать? Вот они – ты да я, я да ты…

«Ты да я…» Это великодушие комиссара резануло ухо Тарасова. В душе он признавал лично свою вину, хотя ясно и не представлял до конца всей полноты ее. Он выполнял приказы Валдая. Беды начались с неурядиц снабженческих, с вынужденной медлительности под Доброслями…

– Выходит, комбриг, довоевались до ручки? – Мачихин попытался подняться, но только согнул шею, и упала голова его вновь на вещевой мешок. – Ребята наши боевые, себя не щадят…

– Люди, как тени, Ильич! В глазах, в словах, в намерениях – отвага. А рука винтовку не держит. Ноги едва двигаются…

– Николай Ефимович, сдается мне, ты сам приуныл.

– А ты, Александр Ильич? – жестковато спросил Тарасов. Он видел состояние комиссара, но злость брала верх, и он не щадил боевого товарища. – Что ты можешь предложить?..

– Моя песенка спета, комбриг. А тебе воевать да воевать. Или я ошибаюсь?.. Вид у тебя унылый.

– Приуноешь!.. Выходить к своим в полосе Тридцать четвертой армии, а связи с ней не имею. Самолеты в этих дебрях не посадишь. Почти всех командиров потеряли…

– Слушай, Николай Ефимович, опирайся больше на Дранищева. На мой взгляд, мужик толковый, с опытом. Призовите к стойкости комсомольцев. Коммунисты пойдут первыми…

– Банальности, комиссар, говоришь! Я – не первоклашка, а ты – не пионервожатый. И Дранищев знает свое место…

Мачихин пожалел, что завел разговор, почувствовав сам никчемность своих напоминаний.

– Ну, ладно. Стоять-то долго здесь думаешь? Немцы разнюхают!

– Ночью тронемся. – Тарасов обошел лодочку, критически осмотрел упаковку Мачихина, потрогал стропы, проверяя надежность крепления. – Ребята хорошо возят? Не заменить ли?

– Спасибо, комбриг! У тебя и без меня забот хватает. – Мачихин вновь приподнял голову. – Пока не исчерпали запас сил, веди людей к своим, Николай Ефимович.

– Подразделения поднялись и идут к исходным рубежам. – Тарасов склонился к комиссару бригады и вполголоса пожурил: – Зря ты не посоветовался, комиссар! Латыпов Латыповым, а за рейд мы с тобой в ответе.

Мачихин понял: комбриг знает содержание его телеграммы.

– Моя боль – вывести ребят без лишней крови.

– Без крови не обойтись. – Тарасов нагнулся еще ниже. – Думаешь, Сталину доложат?

– Доложат или не доложат, а Валдай встрепенется!

– А как истолкуют телеграмму?

– Мне терять нечего!.. Дойдут ли парашютисты до линии фронта, как считаешь?

– Должны! – Тарасов приложил ладонь к мятой серой шапке и мягче добавил: – Терпи, Ильич. Отправим тебя в госпиталь…

– У меня все ладно. – Мачихин спрятал руку под мешковину и насильно растянул обкусанные губы в улыбке. – Одна несподручность: курить трубку.

– Твои бы заботы мне!

– Партизаны Полкмана помогают? Есть вести от Овчинникова?

– Как говорится, на партизан надейся, а сам не плошай! – Тарасов с силой оттолкнулся палками и укатил по блестевшей на солнце лыжне. За ним – порученец Николай Полыгалов.

Тем временем от привала штаба 1-й МВДБ к своим подразделениям возвращались комиссары Д.П. Никитин и М.С. Куклин. Лыжи скользили плохо – оттаяло, развезло. Михаила Сергеевича тащили два лыжника. Он помогал палками, упираясь в рыхлый снег. Дмитрий Пантелеевич и его ординарец – обочь. Под купой сосен, на бугре с темными проталинами, решили передохнуть. Комиссар 204-й сбросил белый капюшон.

– Слышал, вы из Куйбышева, коллега? – на Куклина смотрели внимательные глаза.

– Коренной самарец. – Михаил Сергеевич ослабил завязки маскхалата на груди.

– У нас в бригаде много из Куйбышевского края. Часть пробилась сюда, в тыл к немцам. – Комиссар Никитин вытирал платком свое одутловатое лицо. – Не встречались?..

– Не довелось. А городские есть?

Дмитрий Пантелеевич снял шапку, пятерней пригладил словно перемешанные с инеем волосы.

– Само собой. Всех не припомню, правда. С Трубочного завода Костя Леднев, Толя Рудаков, Борис Карташов… Норовят сойтись по-землячески. Есть Федор Попов, деревенский парень…