Книга Точка Лагранжа - Кирилл Бенедиктов

Он вспомнил падающий в темный провал двора, рассыпающийся розовыми искрами окурок. Прикрыл единственный зрячий глаз, немыслимым напряжением сил оборвал рвущийся на волю беззвучный крик и постарался сконцентрироваться для молитвы. Тогда помогло — должно помочь и сейчас. Антон Берсенев никогда не относился к числу глубоко верующих людей. Вот Аня — другое дело: Аня верила во что угодно, в том числе и в Бога. Но Аня сейчас в Петербурге, в тепле и безопасности, а он здесь, и помощь нужна именно ему. Даже не ему — Лизоньке.

Он собрался, как перед прыжком с десантного борта. Он приготовился просить Бога о последнем одолжении.

И услышал голоса.

7

Сначала их заглушал истошный Лизонькин ор. Бедная девочка кричала без перерыва уже добрых полчаса, и голосок ее изрядно охрип. Только поэтому ему и удалось расслышать доносившуюся откуда-то издалека искаженную расстоянием человеческую речь. Антон замер, охваченный счастьем и ужасом одновременно — а вдруг они идут не сюда? Вдруг удаляются? Превратиться в слух, превратиться в одно большое настороженное ухо, расслышать за повторяющимися Лизонькиными взревываниями выламывающийся ритм чужой речи… Уходят? Голоса на мгновение затихли, и Антону почудилось, что он вновь падает в черную яму отчаяния, но тут Лизонька вдруг замолчала.

— …тихо в лесу, — заорал кто-то гнусавым голосом, — только не спит барсук…

— Заткни хлебальник, — рявкнул другой голос, басовитый, но вроде бы женский, — задолбал уже своими песнями, мудило.

Прогрохотала за лесом невидимая электричка, и Лизонька заплакала с новой силой. Но теперь Антон был уже почти уверен — любитель песни про барсука и его спутница шли именно сюда.

— Что за концерт, — сказал третий голос, сиплый, мужской, — прямо на нашем месте? Дерут там, что ли, кого?

— Ага, — подхватил женский голос, — всех, кто туда приходит. А ты не знал? Ничего, сейчас придем, тебя тоже раком к березке поставят и…

Звук шлепка.

— Ка-ззел! Дрюня, ну ты и ка-ззел! У меня ж там сигареты!

— А ты метлу свою попридержи, Рыжая, и базар фильтруй. Не, в натуре, я не пойму — че там, правда, что ли, порево устроили?

Кретины, подумал Антон, неужели так трудно понять, что плачет ребенок? Главное, чтобы вы не свернули, не прошли мимо. Главное, чтобы наткнулись на коляску. И чтобы хватило мозгов понять — ребенок в беде.

— Никитос, ну-ка сбегай погляди, что там за дела, — это Дрюня распоряжается. Тот, кого он назвал Никитосом, обиженно забубнил:

— А че я, Дрюнь, че сразу я. Пусть вон Рыжая бегает, ей жир растрясти полезно.

Удар. Вскрик.

— Да ладно, пошутил я. Счас, здесь побудьте. Дрюня ему вслед — неразборчиво, тихо, проскочило слово «менты».

Никитос:

— Ну что я, первый раз, что ли…

Голоса затихли. Лизонька надрывалась пуще прежнего. Понятно: теплее не становится, солнце спряталось окончательно, скоро наступит ночь. Антон почувствовал, что в любую секунду может не выдержать нервного напряжения и отключиться. Сейчас, сейчас невидимый Никитос доберется до коляски…

Добрался. Сквозь Лизонькины причитания пробился негромкий, но отчетливый звук шагов, потом замер. Какое-то движение наверху. Громкий, отразившийся от воды крик:

— Давайте сюда, все чики-пуки!

— Не ори так, козел! — это Рыжая. Орет не хуже Никитоса, но тут дело принципа — показать, кто главный. Вода хорошо отражает звуки — судя по тому, сколько добирался до пригорка Никитос, они не ближе, чем в пятидесяти шагах.

Лизонька рыдала по-прежнему. Никитос, находившийся рядом с коляской, не делал ровным счетом ничего, чтобы ее успокоить. Да и то сказать: а что он мог сделать? Ходил, бормотал себе под нос:

— Тихо в лесу, только не спят дрозды… Прошла, протянулась, проползла медлительной змеей бесконечная минута. Потом Антон услышал тяжелые шаги, топавшие вверх по склону, услышал, как где-то совсем рядом плеснул, словно выскочившая из воды рыба, сорвавшийся с обрыва кусочек глины.

— Ну, и че здесь не то? — голос Дрюни. — Слышь, Рыжая, это децил. Натуральный децил, да я тебе не втираю, сама сейчас увидишь. Осторожней, сумка, дура рыжая! У тебя столько лавэ за всю жизнь не будет, сколько эта сумка стоит, вовек не расплатишься…

— И правда, малой, — бас неожиданно прозвучал на полтона ниже, — а как орет, просто сирена какая-то. Гля, красный стал, как помидор. Эй, малой, ты чего такой красный?

— Ну, Рыжая, он прям как ты вчера: пузырь выжрала и носилась потом красная, как обезьянья жопа. Децил небось с утра тоже накатил и лежит теперь, отрывается на полную.

— Заткнись, урод.

Возня. Вскрикнула Лизонька.

Да что же вы там делаете, хотел крикнуть Антон, и не мог, потому что слова не доходили до губ. Вы, компания дерьмоголовых придурков, вы хотя бы на помощь кого-нибудь позвать догадаетесь?

— Гнилой расклад, — донесся сверху голос Никитоса. — Здесь рядом наверняка его родаки. Припрутся, начнут базары тереть, что да как. А то еще мусора явятся, вдруг этот децил потерялся?

Рыжая засмеялась — мерзким, икающим смехом.

— Ты даун, Никитос, ты полный дебил! Как децил может потеряться? Он что, сюда сам на коляске приехал? Ты думай сначала, а потом базлай.

— Никаких тут родаков нет, — сказал мрачно тот, кого называли Дрюней. — Один он, кинули его: бикса какая-нибудь залетела, родила, как кошка, а на хера этот выблядок ей нужен? Отвезла в лес и оставила, к утру точно замерзнет. Все вы, бабы, такие, и ты, Рыжая, не лучше, знаю я тебя.

— С такой коляской понтовой бросила? — обиженно пробасила Рыжая. — С такими прибамбасами? Ты хоть знаешь, что это такое? Это термос такой специальный, малых кормить. Он стоит знаешь сколько?

— Ладно, — буркнул Дрюня, — бери эту хреновину себе. Толканешь завтра кому-нибудь, лавэ отдашь, и так должна мне по самое не могу. А децил задолбал уже орать, Никитос, заткни его.

— Ну че ты, Дрюнь, как я тебе его заткну? Что я, знаю, что ли, как их затыкают.

О Господи, подумал Антон, из последних сил удерживаясь на краю всепоглощающей тьмы, что же за спасение ты мне послал… Дебилы, злобные, отвратительные подонки, они же ничем не отличаются от тех, кто сидел за забором в детском саду, кто кинул в Аню бутылкой. Они не станут помогать Лизоньке, они никого не станут звать на помощь, и хорошо еще, если они просто уйдут.

— Не знаешь, говоришь? Ну так смотри.

Треск ткани. Непонятные звуки, тонкий, заячий вскрик Лизоньки. Тишина.

— Вот и все, баклан. Пусть попробует поорать с тряпкой во рту.

Антону показалось, что где-то под черепной коробкой разорвалась граната. Встать, немедленно встать, выбраться из этой скользкой глиняной ловушки, раскидать посмевших прикоснуться к его дочери уродов! Встать… подняться… хотя бы пошевелиться… хотя бы крикнуть…