Книга Игроки Господа - Дамиен Бродерик

— Земная параллель, расположенная чертовски далеко от главного ствола, — ответил Марчмэйн, глядя по сторонам побелевшими глазами. — Меньше, легче и не заселена.

Где-то вдали, на травяных просторах, взревел ящер, а другой поднялся на могучие задние лапы, чтобы принять вызов.

— То есть, я хотел сказать, здесь нет людей, — Марчмэйн поежился, — зато куча динозавров. Парень, как, черт побери, тебе это удалось? Не сомневаюсь, ты легко защитишь нас от диких животных.

Огонь вспыхнул в моей ноге и в правой ладони. Сначала я подумал, что меня что-то укусило, однако это завывали стрижающие имплантаты. Моя нервная система работала в умопомрачительном темпе.

— Уходим отсюда! — крикнул я. — Они нас выследили! Ослепительно яркая вспышка расколола небо и в

полной тишине вонзилась в землю. Ударил яркий луч, напоминающий оружие летающей тарелки Флогкаалик. Лун выстрелила вверх. Прямо над нашими головами расцвел пурпурный огненный цветок, затем еще один, на горизонте. В наступившем зловещем затишье я успел только бросить Лун на землю и упасть сверху, прикрыв ее собственным телом, когда сметающая все на своем пути убийственная волна жара обрушилась на нас (звук удара пришел позже), обугливая и испаряя плоть — и я умер, испытывая отчаяние и гнев из-за того, что мне придется потерять Лун и своих только что обретенных родителей. Последней моей мыслью было: «Вот черт, они снова истребили динозавров!»

Но даже когда я умер, глубинные стрижающие силы сохранили какую-то часть меня, заново сотворили мое тело и сознание — иллюзорные, как и прежде. Нет, нет, нет! Это неправильно, это упрощение и принижение значимости! В то время, как алгоритм локального мира выполнялся на глубоком онтологическом субстрате ансамбля Т-мультиленной, ее выход, ее производительность были такими же реальными, как и все остальное во всех космосах бесконечность.

И я шагнул в кодовое пространство.

Двадцать один

SgrA*

Когда мама умерла, они пришли и забрали меня навсегда. Я был для них занозой в пальце, непрошенной обузой, случаем продемонстрировать милосердие. Они так и не простили меня. Естественно, никакого отца. Шлюха понесла заслуженное наказание. Они кричали: она согрешила, а мы расплачиваемся!

Их слова — колебания воздуха, биение губ, порхание мотыльков. Когда они говорят о ней, мои пальцы заползают в уши. Я слушаю птиц, но по ночам дерево спит, и остается лишь шелест сонных перьев да игра ветра в листве. Пока дерево стоит, я не боюсь, только во сне оно закрывается от меня, и тогда я снова чувствую одиночество. Они никогда не понимали слез и стонущей потери. Тетя, высокая и угрюмая. Из ее глаз смотрит ледяная зима. Зажатые между жесткими валиками плоти, они бессмысленны и полны горечи. Когда она улыбается, в них проглядывает больная, издевательская душа. Пока я еще лежал во мраке матери, она взяла нас к себе — по принуждению и ради удовлетворения собственной гордыни. А когда мать ушла, тетя позаботилась обо мне. «Мой крест», — вздыхала она — дерьмо на ковре в гостиной. Мое тело — ее цель, моя плоть — мир ее мести. Я тону в пропастях и кратерах ее лица. Душа крадется за ее зрачками, преследует меня во снах — и я просыпаюсь от собственного крика. Бутылка, которую она держала, была теплой, с массивной резиновой соской — но грудь исчезла, а молоко прокисло и отдавало резиной. 06лака — белые и мягкие, волны сладости. Они проплывают за ветвями. Я голоден. Легко ее ненавидеть. Дядя — низкий квадратный человечек со стеклами перед глазами и добрыми руками. Он утратил свою радость, хотя я слышал, как он насвистывает, когда ее нет поблизости. Его рот постоянно открывается и закрывается, говорит сам с собой, ведь он никому не нужен. Думаю, он тоже ненавидит тетю. Они сидят в доме и бранятся дни напролет, за зеленью и за деревом. Он по-своему добр, поэтому мне стыдно, когда я вырываю его траву и извергаю на нее содержимое желудка. Он часто брал меня на руки и качал, до того, как я вырос и отказался разговаривать. Теперь он, пыхтя, поднимает меня с постели и усаживает в инвалидное кресло, а потом вывозит в зелень под деревом. Мне страшно. Мне всегда страшно. У кузины такие же груди, как у мамы, только легче. Она хихикает, а по ночам стонет с мальчиками под деревом, иногда зло, иногда мягко. Они не любят ее, но заботятся о ней так, как никогда не заботились обо мне. Она — их дитя, их плоть, ее душа — их душа, сверкающая за ее прекрасными глазами.

Чертова система замкнулась. И «Ctrl-Alt-Del» не помогает. Мои пальцы словно окаменели. Когда я поворачиваю голову, чтобы заговорить с доктором, моя шея ведет себя, будто заржавевшая ось. Звуки замедляются. Волновая функция распространяется, как… как проклятая волна, приливная волна, цунами. Вселенные не раскалываются. Господи, возможно ли это? Они пришли, они слились, они алчут друг друга. Мы разделены, заперты в наших собственных историях, мы декогерентны, и вопль будет звучать вечно. Но есть нечто, не любящее стены. Твою мать, откуда это? Просочилось из мозгов дока? Пятна застывшего света на панели управления. Я открываю рот, чтобы заорать на доктора — и открывается рот Лиссы, ее голос, измененный и дерганый, точно у нарка под кайфом, нет, это мой голос, она говорит моим голосом, черт, черт, черт, мир коллапсирует под его взглядом, под его кошмарным наблюдающим взглядом, мы — кошки в его…

Двадцать два

Август

Я шагнул в искрящийся свет. Там стояли двое мужчин, небрежно завернутых в простыни, и со слепым восторгом смотрели в огромное пузырчатое окно на великолепие новорожденных Ангелов.

— Деций! — позвал я срывающимся голосом.

Один из мужчин медленно, будто во сне, повернул голову. Мой брат.

— Разве они не прекрасны? — спросил он.

Мы бесконечно долго наблюдали за боготварями Омеги, потрясенные их музыкой и танцем. Каким-то чудом мне удалось вспомнить свою горькую цель.

— Деций, ты можешь говорить с ними?

— Могу ли я? Хороший вопрос, — его низкий, тягучий голос был исполнен священного трепета. — Я могу призвать духов из бездонных глубин — но откликнутся ли они на мой зов?

Я понял, что он пьян. Причем без вина.

— Деций, принимайте командование на себя, сэр! Наши родители мертвы.

— А, так ты тот самый пропавший брат, да? Неважно. Они мертвы давным-давно, мальчик. Скоро Судный день обрушится на нас. Если не веришь, брат Джулс с удовольствием тебя просветит. Но здесь они могут воскреснуть — коли будет на то воля Ангелов.

Разозлившись, я схватил Деция за руку. Его спутник повернул голову, с легким укором посмотрел на мое искаженное лицо и снова вернулся к созерцанию светового пленума.

— Они были живы! Дрэмен и Анжелина скрывались! Но теперь они по-настоящему мертвы, а вместе с ними — и наши братья, Марчмэйн и Тоби! — мой голос предательски сорвался. — И еще кое-кто.

— Ах, они столь прекрасны! У меня нет родителей. А теперь помолчи.

— Я — дитя их маскировки! Я люблю их, а Лун люблю еще больше, ты, религиозный полудурок! — яростно прорыдал я. — И ты вернешь их мне!