Книга Пожиратель мух - Кирилл Алексеев

– Будет тебе луп-луп, – прошептал Виктор.

Он немного помедлил, прежде чем открыть дверь машины. На один миг ему показалось, что путь сюда был чудовищной ошибкой. Что ни черта он не найдет в салоне «Нивы», кроме вороха старых кассет и, быть может, Викиной куртки на заднем сиденье.

Если он не найдет этой штуки здесь, в машине, значит, она сгорела в доме. А следовательно, весь его план окажется в такой глубокой заднице, что не вытащишь его оттуда даже с божьей помощью.

«Ну, хватит нюни распускать. Открой дверь, и сам все увидишь, – одернул себя Виктор. – Давай, давай. Трус умирает тысячи раз, герой умирает однажды. Давай, открывай ее».

Набрав в легкие воздуха, будто собрался нырнуть на дно Марианской впадины, он потянул дверь на себя. Она легко открылась, и в нос ударила кислая вонь рвотных масс. Виктор поморщился.

Не обращая внимания на запах, он забрался в машину. Ему предстояло облазать ее всю, тщательно ощупывая каждый квадратный сантиметр. Начать Виктор решил с бардачка. Он вспомнил, что Сергей называл его не иначе, как ящиком для перчаток, на западный манер. В ящике для перчаток лежало все, что угодно, кроме перчаток. Серега оставался верен себе до последнего дня. Уборка всегда была для него лишь бесполезной тратой времени. «Когда коту делать нечего, он яйца лижет», – говорил он в ответ на предложение навести порядок в комнате, машине или голове.

Виктор вдруг ощутил, как тяжело ему думать о Сереге в прошедшем времени. Со смертью Андрея он успел смириться за эту долгую наполненную трупами ночь. К тому же, он не видел, как тот погиб. Сергей же умер у него на руках, чуть больше часа назад. И в голове не укладывалось, что его больше нет. Нет его, нет самой деревни, где они провели столько по-настоящему хороших дней. Все закончилось. Внезапно, бесповоротно и очень, очень жестоко. Вот тебе и божественный свет, освещающий и согревающий этот мир. Вот тебе и полнота бытия в каждой гребаной травинке. Машина, провонявшая блевотиной мертвого друга – как насчет такой полноты бытия?

– Я тебя все-таки достану, сука, – сказал Виктор, стискивая руль. – Достану вас обоих. Сдохну, но достану!

Он с трудом заставил себя разжать ладони. Не было времени даже на ненависть. Гоня прочь тяжелые мысли, назойливо лезущие в голову, он шарил по тесному салону, почти физически ощущая бег времени. Драгоценные секунды стремительно уносились в бесконечность, и каждая уносила с собой маленький кусочек надежды.

И когда его рука наткнулась на коробку, завалившуюся между передним и задним сиденьями, он не поверил своей удаче. Только поднеся ее к самым глазам, он убедился, что туговатый на ухо бог время от времени все-таки включает слуховой аппарат.

* * *

Огонь угасал. Стена непроглядной тьмы неумолимо надвигалась на деревню. И Катя думала, что никогда ей еще не было так страшно. Виктор ушел почти час назад. Ушел, так ничего и не объяснив. Оставив ее одну с чокнутым стариком. Предоставив прекрасную возможность упокоиться в чьем-то желудке.

«Он тебя бросил, милочка, – прозвучал в голове голос ее матери, всегда считавшей, что мужчины по уровню умственного и духовного развития занимают на эволюционной лестнице одну ступеньку с амебами. – Просто сбежал. Подумай сама, зачем ему обуза? С чего бы ему ставить твою жизнь выше собственной? Кто ты ему? Всего лишь жена его друга. Не мать, не сестра, не супруга, даже не любовница. Так, знакомая. А ради знакомых жизнью не рискуют».

Катя старалась не слушать этот голос. Холодный, язвительный, априори уверенный в абсолютной непогрешимости слов, которые произносит. Мать была именно такой. С напористым и твердым, как форштевень ледокола, взглядом, с несгибаемой волей и убежденностью в том, что люди (особенно мужчины, милочка моя, особенно мужчины) не заслуживают другого отношения, кроме отстраненной холодной брезгливости. Любимым ее словечком было «утрутся» во всех формах. «Тогда я сказала ему, что срать хотела на него и на его мнение. То-то он утерся!» или «Скажу этой дуре, что на топтаной тропинке трава не растет, пусть утрется» и тому подобное. Иногда Кате казалось, что она ненавидит мать, за ее тупоумное высокомерие, за ее извозчицкую грубость, которую та считала прямотой, за все эти «милочка» и «утрутся», которые вылетали из ее рта, как плевки. Но чаще она испытывала страх перед ней. И этот голос сопровождал ее всюду, в школе, на тренировках, на тайных («милочка, если я узнаю, что ты якшаешься с парнями, я тебе ноги вырву») свиданиях. Она думала, что сойдет с ума. Но когда, наконец, она все же ушла из дома, а позже вышла замуж за Андрея («милочка, он же быдло»), этот голос оставил ее в покое. И вот он вернулся. Выбрав, разумеется, самый подходящий момент.

«Подумай сама, милочка. Он сказал, что кто-то или что-то может прочитать твои мысли, и поэтому он не может ничего объяснить. Ты когда-нибудь слышала подобную чушь? Значит, твои мысли может прочитать, а его – нет. Интересно, не правда ли? С чего бы такая дискриминация? Он задурил тебе голову, а ты, как распоследняя дура, развесила уши. И осталась здесь ждать у моря погоды. А он тем временем наверняка уже голосует на шоссе».

Катя закрыла уши ладонями, будто это могло избавить ее от голоса, звучащего в голове.

– Нет, нет, нет, – прошептала она, едва сдерживая слезы. – Я не хочу тебя слушать. Он вернется. Он не может так поступить со мной.

«Он уже поступил так, милочка. Да и чего ты убиваешься? Благодаря ему, ты то и дело попадала в передряги. Когда вы встретились у его машины, помнишь? Ты говорила, что нужно уезжать отсюда. Но он настоял на своем, повез тебя в эту деревню. А потом? Кто притащил тебя в дом этого больного старика? Кто повел себя, как последний кретин, повернувшись к старику спиной? Кто рвался спасать какую-то старуху, наплевав на тебя? Все он, милочка, все он… И теперь он ушел, сбежал, решил спасать шкуру».

– Заткнись! Господи, сделай так, чтобы она заткнулась! Я не верю тебе. Не верю! Он… он хотел как лучше. Он старался помочь мне. И сейчас он, наверное, где-то рядом, уже идет сюда…

Но шепча все это, Катя сама слышала, что уверенности в ее словах не так много, как хотелось бы. Она не считала Виктора подлецом, но голос… Голос тоже был по-своему прав, если вдуматься. Ей бы очень хотелось, чтобы он ошибался. Очень. Однако не слишком ли долго отсутствовал Витя? Целый час, а может и больше… За это время можно уйти очень далеко.

Катя с головой ушла в свои мысли и не сразу услышала, что старик разговаривает с ней. Только когда открылась дверь машины, щелчок замка оторвал ее от тягостных раздумий. Она быстро обернулась, чувствуя, как сердце выбивает по ребрам дробь. Но увидела лишь взволнованное лицо учителя, маячившее над дверцей.

– Барышня, Катя, если не ошибаюсь, да? – взбудоражено тараторил он. – Там, там… Ваш друг. Ну, которого я ранил… он…

– Что? Что он?

– Ну, понимаете, я слышу плохо, и в медицине не силен, но мне кажется, кажется…

– Господи, да говорите вы толком!