Книга Ангел Спартака - Андрей Валентинов

— Мы все уходим, Папия. Сначала — ненадолго, потом — навсегда. Оставь.

Грязное ложе, грязное покрывало, грязный, небритый римлянин. И я — на коленях. Гай и Марк рядом, молчат, ждут. Им страшно, но они готовы помочь, Лукреций — их друг, для римлян дружба свята. Только они не знают, что делать, сегодня Кар порадовал нас чем-то особенным, от курительницы несет такой дрянью, что впору в окошко прыгать.

Ничего, сообразим!

— Я не отпущу тебя, Тит Лукреций Кар, дрянной римский выродок! Не смей спать, сдохнешь! Я буду вливать в тебя воду, вливать уксус, пока ты не выблюешь всю гадость, которой нанюхался. Понял, римлянин?!

— Логики... Логики нет.

Белый мел, белые глаза. И губы белые.

Гай уже сообразил, воды принес. Цицерон, он посмелее будет, пытается приподнять Титу голову — дурную голову, забитую всякой вредной чушью.

Так... Теперь все отойдите, я сама.

Мужчина, женщина, ложе, разлитая вода.

— Пей, дурак! Глотай — и блюй, я лутерий подставила. — Вы, римляне, только и годитесь на то, чтобы блевать!..

В белых глазах — пустота. Пустота и боль.

— Логики нет, моя Папия. Марк Туллий — римлянин, он не пришел, побоялся. Ты — враг Рима — пришла. Нет…

— Сейчас ударю. Пей! Марк здесь, рядом, ты его просто не видишь, потом он тебе морду набьет, ублюдку, а пока пей, пей, пей!

— Хорошо, выпью. Только я все равно уйду, Папия. Там лучше, там — только сон. Мы уходим в сон, где нет ничего. Ничего... Ты тоже уходишь, чтобы отдохнуть, чтобы не видеть, не слышать...

— Пей, римская сволочь!!!

Антифон

Много позже, когда все они — Гай, Марк, Тит — были уже мертвы, мне в руки попал свиток. Поэма Тита Лукреция, которую он успел закончить перед тем, как затянуть петлю на шее. Когда я прочитала, то поняла — если не все, то многое.

А потому, повторю, невозможно считать, что рожденья

Души не знают совсем и свободны от смерти законов.

Ибо представить нельзя, что так крепко вплетались бы души

В наши тела, коли в них извне бы они проникали,

И очевидность гласит, что бывает совсем по-другому.

Мы все знаем, что смертны. Тит Лукреций догадался, что смертны и наши души.

* * *

— Так... Я сделала, что могла, ребята, пусть ваш гений спит, бить его потом будем.

— Тебе тоже надо поспать, Папия, хотя бы неполную стражу. Поэтому сейчас мы зайдем ко мне, поедим чего-нибудь горячего...

— Спасибо, Марк, но мне надо домой. И тебе, Гай, тоже, ты весь зеленый. Только сначала выкинем всю эту отраву, да подальше. Где он ее только берет? Марк, ты же юрист, проведи расследование!

— Я — адвокат, мое дело — злодеев оправдывать, а не искать. Давайте Гаруспика спросим, этот по гаданиям мастер. Он, ребята, этой ночью еще двоих зарезал — мужчину и женщину. Поэтому я и не спал, квестор собрал всех на Марсовой курии... — Не хочу про убийства! Лучше, Марк, речь произнеси — про то, что дурман-травой дышать вредно. У тебя очень смешно получается.

— Ну вот, оценили!.. Смешно... Ладно, речь «О Лукреции Каре», внимайте! Доколе, о Тит Лукреций Кар, ты будешь испытывать наше терпение? Что за времена, что за нравы? Сенат видит, народ знает — и все дышат дурман-травой, что привезена морем из Африки жаркой, через моря, через волны, через пучину, через златом подкупленную стражу в Остийской гавани. Горе! Беда! Падение отчих нравов, рассудка народного помрачение, огорчение, ожесточение! О, как ты еще не рухнул, Вечный город?! Горе... Ну чего вы хохочете, неужели так плохо?

Антифон

Тогда мы смеялись над твоими речами, Марк Туллий Цицерон. Потом...

«Я мог бы с легкостью оправдаться перед римским народом. Но да простят бессмертные боги римскому народу! Дозволено ли мне говорить о бедствиях государства? Поистине дозволено — и всегда будет дозволено хранить достоинство и презирать смерть!»

Сначала отрубили голову, после руку. Я ненавижу тебя, Марк!

Это было потом.

* * *

Если когда и хорош Рим, то ранним утром — весной, летом, осенью, только не зимой, когда солнце не спешит, оставляя город мраку и сырости. Но это зимой, а сейчас лето, горячие лучи уже коснулись черепичных крыш, но на улице еще тень. Пусто, тихо, только первые торговцы и невыспавшиеся клиенты в наскоро надетых тогах порой пробегают мимо.

Скоро ты проснешься, Рим, Великий Рим, город Волчицы, и я тебя возненавижу, как ненавидела всегда. Но пока, в этот миг, в короткий переход между ночной тьмой пожаром дня, я люблю тебя, Рим. Сейчас ты мой — тихий, безлюдный, беззащитный. Пустая улица, друзья рядом, Гай слева, Марк справа...

Антифон

...Узкая гравиевая дорожка никак не хотела кончаться. Я зябко повела плечами, сунула покрасневшие ладони в карманы пальто. Пальцы наткнулись на холодный металл. «Люгер»... Я не успела выстрелить, не успела даже его достать.

Учитель шел рядом — молчаливый, неожиданно тихий.

Обезьянке не дали умереть. Обезьянку вывели на прогулку. Знакомые бараки, знакомое серое небо, мелкий холодный дождик.

Осень...

Вокруг пусто. Время обеда, все возле кухни, где в котле булькает бесплатная похлебка. Здесь ее называют «габер-суп» и еще «суп-рататуй». А те, у кого еще остались деньги, конечно же, в баре.

Жаль, не успела поговорить с черноволосой Лилит. Почему-то очень хотелось.

Да, пусто. Интересно, почему мы сюда идем? Чуть дальше та самая калитка...

Чужой взгляд заставил вздрогнуть. Не все, значит, возле кухни! Девчонка в сером свитере, в черных узких брюках, с сигаретой в пальцах... Почему она так смотрит? Не одна — рядом с ней вторая, в таком же свитере, тоже с сигаретой. Странно, мы еще не встречались. Новенькие?

Взгляд не отпускал — тяжелый, цепкий, недетский. Внезапно я обрадовалась, что не одна, что рядом Учитель.

— Эти не помилуют, — усмехнулся Он. — Встретишься один на один — стреляй первой. Только такие обычно сами стреляют первыми. В спину.

— Но я их не знаю! — Несмотря ни на что, я все же удилась. — В первый раз вижу! Почему они меня ненавидят?

— Почему только тебя? — вновь улыбнулся Учитель. — Меня тоже. Только за то, что мы есть, что мы идем рядом. У каждого здесь своя история, моя обезьянка. Их истории тебе бы не понравилась. Как и твоя — им. Оставим их лелеять злобу свою. Смотри!

Смотрю. Калитка. Обычная железная, на одного человека. Полуоткрытая. Или полузакрытая, как посмотреть

— Ты хотела здесь побывать, моя обезьянка? Тебе задурил голову этот доктор, этот горе-посланец, не умеющий даже достойно умереть, трус и нытик, как и все его друзья Что он сказал тебе? Что там — путь к Моему брату? К тому чье бремя легко и кто есть спасение для уверовавших в него? Надо лишь преодолеть ветер, пройти пустой дорогой, перебраться через реку — и пасть перед ним на колени. И ты поверила, решила, что это — выход, даже лучший, чем выстрел в висок? Не пробуй убить себя, Папия Муцила! Из Смерти можно попасть только в Смерть, но учти — души тоже умирают. Но не так, как кажется некоторым обезьяньим мудрецам. Может, слыхала? Душа — факел, задули его, и не осталось ничего, кроме запаха гари и памяти о том, как он горел. Нет, умирать придется долго и страшно, ведь душа создана моим Отцом, она — часть Его Самого. Я уже говорил: ты не уйдешь в Смерть, моя ученица Папия Муцила, туда не убежать. А к Моему брату... Я не держу тебя, обезьянка. Пойдем, Я покажу тебе славу его и победу его. Его трусливые ученики прожужжали все уши о том, как Мой брат страдал. Но и это прошло. Теперь он торжествует. Пойдем!