Книга Хлеб наемника - Евгений Шалашов

— Вот так… — растерянно сказал я, не зная, что говорить дальше. Может, сегодня я жив-то лишь потому, что когда-то нечаянно сделал доброе дело? Тогда, возможно, я еще не совсем безнадежен?

— Давайте спать, — приткнулась к моему плечу Ута. — Как же мне хочется каждое утро просыпаться рядом с вами.

— Тогда уж — с тобой, а не с вами, — поправил я женщину.

— С тобой, — улыбнулась Ута, начиная засыпать.

* * *

— Очнитесь, Артакс! — сквозь тяжелый, словно саван, сон донесся требовательный голос первого бургомистра, и жесткий ноготь больно царапнул веко, задирая его вверх: — Ну вот вы и пришли в себя…

— Где я? — спросил, пытаясь открыть второй глаз.

— Под зданием ратуши, — любезно сообщил Лабстерман. — В камере, где содержался Фиц-рой. Впрочем, он и сейчас здесь…

Сладковатый трупный «аромат» пробивался сквозь запахи прелой соломы и дерьма. Нет — не пробивался, а забивал собой все остальные «благовония». Сосед уже не разлагался, а тек.

— Могли бы и вытащить, — хрипло пробормотал я, пытаясь ощупать голову на предмет ушибов, проломов или других травм. Определил, что часть тела, на которой ношу шлем, хоть и раскалывалась на части, повреждений не имела. Видимо, по голове не били. Провести полную ревизию помешали «браслеты», охватывавшие запястья. Железа не пожалели…

Что же это было? Последнее, что я помнил. — Гертруда утешает плачущую Уту, а Эльза вручает мне на прощание кружку с квасом. Разумеется, отказаться я не мог. Выпил, вскочил в седло. Минут через десять, когда выехал из ворот, стало клонить в сон. А вот что было дальше, за воротами? Напрочь не помню.

Значит, Эльза дала мне квас, куда было что-то подсыпано. М-да… Сто раз говорил себе, что доверять нельзя никому, кроме лошадей… Женщины, как правило, предают. Причем по такому поводу, который понятен лишь им самим.

— Хотите знать, почему вы оказались в каземате? — сладенько поинтересовался старый хрыч.

— Тысяча талеров — большая сумма, — криво улыбнулся я.

— В ваших сумках нашлось семьсот талеров, — педантично уточнил Лабстерман. — Но это не считая оружия и доспехов. А это — еще столько же. Я не барышник, коня оценить затрудняюсь. Но думаю, гнедой стоит не меньше пятидесяти талеров. А то и все сто. Условно можно оценить все в две тысячи. Согласитесь, Артакс, город переживает нелегкие времена. Ваши деньги нам пригодятся. Хотя бы заплатить за восстановление башни, вывоз трупов, работу могильщиков. Хватит и на замену разбитых стекол!

— Видимо, было тяжело меня притащить?

— Ничего, мои люди справились, — хмыкнул бургомистр. — Хуже, что пришлось вас караулить всю ночь. Ждали, что вы поедете вечером, а вы соизволили отъехать с утра. Правда, пришлось положить вас в телегу и закидать соломой, чтобы никто не видел, а потом выгрузить с черного хода ратуши.

— Рад за вас, — саркастически бросил я.

— Кстати, — вдруг заинтересовался он. — А почему вы не кричите, что я мерзавец и предатель?

— Зачем? — криво усмехнулся я, пытаясь пожать плечами. — Кто тут меня услышит? А вы это и сами знаете. Но дело-то ведь не только в деньгах… Правильно?

— Да, — усмехнулся бургомистр. — Две тысячи триста талеров — крупная сумма, но не настолько, чтобы город рисковал репутацией.

— Кто бы мог подумать, что первый бургомистр хотел сдать вверенный ему город герцогу. А теперь вы мне просто мстите.

— Умный наемник. Догадался… — удовлетворенно хмыкнул Лабстерман. — А как, если не секрет? Голубятня?

— В том числе, — кивнул я. — Когда размышляешь о предательстве, то в первую очередь думаешь о посланиях, переписке с врагами и прочем.

— Впрочем, я так и предполагал… И вы, конечно же, допросили ее хозяина, а потом бросили тело в костер? Только что он мог рассказать? Голуби летели не в замок, а в другое место.

Я не стал объяснять, что голубятню подожгли просто так, на всякий случай. И тело никто не бросал в костер. Кто знал, что хозяин побежит спасать птиц?

— Было еще кое-что, — признался я. — Вы слишком поспешно убили своего зятя. Конечно, он был редкостным болваном, раз отдал окровавленную одежду городской прачке. Но и вы сплоховали…

— В чем? — недоверчиво переспросил бургомистр.

— Вы сказали, что были вынуждены убить своего зятя, потому что он бросился на вас. Мол, слуга удержал его, а вы пырнули.

— И что? — нахмурился Лабстерман. — Что-то не так?

— Только то, что ваш зять был убит часа за два до того, как мы пришли в дом.

— Это — домыслы, не более… — сказал бургомистр, но как-то неуверенно.

— Эх, господин первый бургомистр, — вздохнул я. — Вы, верно, забыли, что я часто видел мертвецов? И видел, и трогал. А тело убитого уже начало остывать. И еще… Говорить? — Дождавшись кивка Лабстермана, продолжил: — Рана на теле была раза в два шире, чем ваша шпажонка. Такой след оставляет нож. Скорее всего, кухонный. Вы же весь день провели в ратуше. Кто же убил старшину суконщиков? Ваша дочь? Или — слуга?

— Какая разница? — отмахнулся Лабстерман. — Вы сами сказали, что мой зять — болван.

— Мне кажется, это была ваша дочь, — предположил я. — Покрывать слугу вы бы не стали. Зато одним махом убили двух зайцев — покончили с зятем, который мог вас выдать, и стали героем. Браво!

Я был совершенно искренен в своем восхищении. Действительно, случись убийство чуточку позже, я тоже принял бы на веру версию о герое-бургомистре, убившем родного зятя, предавшего город.

— А что вам предложил герцог? — поинтересовался я. — Неужели дворянство?

— Дворянство… — хмыкнул Лабстерман. — Дворянство можно получить другим способом. Берите выше — титул бургграфа. Правда, не мне лично, а моим детям и внукам.

— Как-то с трудом себе представляю, чтобы император утвердил в качестве бургграфа вашу дочь.

Я честно попытался представить дочь бургомистра в двенадцатилучевой короне, но не сумел. Видел я ее всего лишь один раз. Ну не смотрелась корона на растрепанной голове…

— Разумеется, Сабрину бы никто не утвердил в качестве бургграфа. Зато император утвердил бы в этом титуле сына герцога Фалькенштайна, пусть и незаконного…

— Стоп-стоп, начинаю понимать… — догадался я. — Ваш зять Кнут не был сыном бедного подмастерья?

— Отцом Кнута был герцог Фалькенштайн, а матерью — дочка обер-мастера из Рюеня. Его светлость официально признал Кнута как своего сына, со всеми вытекающими отсюда правами и гербом… Разумеется, он не имел прав на наследование герцогства. Но, согласитесь, дворянство — неплохо для бастарда.

— «В черном поле золотой коронованный сокол, сжимающий в лапах камень», — процитировал я описание герцогского герба и добавил: — У бургграфа Ульбурга герб был бы с полосой слева направо, означающей незаконнорожденность…