Книга Имперский Грааль - Наталия Ипатова

— Ну, если бы кто ко мне вперся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула — вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула — быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто еще помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, ее при передаче становится больше, в источнике передачи ее не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» — оно слишком большое.

Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?

— То — ты. А то — другая личность.

— В общем, вот что у меня есть в общий котел. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать — честь тебе и хвала.

— На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто все-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.

— Я всю дорогу тренировался, — признался Рубен. — Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчет поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчет дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но — меня?

— И что нам с вами делать?

— Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».

— Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.

— Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, — Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, — ну хоть бульдозер.

Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдет. Норм тоже усомнился:

— Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой — все равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.

— Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, — сказала Мари. — Не надо чужих.

— Не надо инъекции.

— Не понял. Ты сам предложил…

Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.

— …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведет себя тихо из чувства самосохранения — думаю, я все-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…

— Не надо инъекций, — повторил «Рубен». — Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль — личное дело каждого, а эти фишки насчет растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею все, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемет Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живешь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А еще он мерзко с ним обращается!

Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле — кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!

— Если ты уйдешь, — возразил Брюс, — тело, скорее всего, погибнет.

— Ну вот. Учитывайте это все, кому оно дорого.

— Пап, черт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твое тело тут… разговаривает.

— В том-то и дело, Брюс, что не мое. По-хорошему говоря, это его тело.

— И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа — бульдозер?

— Нет, пожалуйста, — вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать — «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.

Один раз за счет женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.

— Зайдем с другой стороны, — отважился Норм. — Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?

— Боюсь, таки оба, — хмуро ответил «бульдозер». — У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.

Ах если бы. Ты — объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет — что будет со всеми нами? — зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у нее характер, и есть ли у нее честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула — выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал — «Зиглинда»? Навсегда.

— Во-о-о-оздух! — прервал их вопль Морган, и Брюс дернулся — не от испуга, а потому, что ее голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.

Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчетах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И все же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?

Посреди утоптанной снежной площадки — еще бы ей не быть утоптанной, когда двести человек ежедневно ходят туда-сюда — Морган держит Миранду Гросс: одной рукой за плечо, другой — упирает той энергоштуцер в висок. Девочки, не ссорьтесь. А они как бы и не: просто игра такая. Волосы у Волчицы распущены, она смотрит в небо неотрывно и вся напряжена, дрожит, будто мотор в ней заведен. Дай волю — взлетит. У Брюса екает в животе. Еще Зиглинда, снова и снова. Планета ненормальных.

Высоко идут, гул почти не слышен. И на его фоне становится вдруг ясно, как вокруг тихо: лагерь замер, как один человек. Люди сбились под пологами, кто куда шел — упал в снег. Пусто. Мертво. Кто не спрятался, перед всеми виноват.

— Все хорошо, — одними губами произнес Норм. — Я не хочу играть до последнего человека. Очевидно, я и буду этим последним, но так не должно быть.

— Если я получу одну такую птичку, пишите планету в наш актив, — сказал Рубен.