Книга Мефодий Буслаев. Первый эйдос - Дмитрий Емец

Понимая, что на Мефа, как на чайника, надежды нет, звукисами сплетались в маголодии. Одни собирались вокруг Мефа, касались его эйдоса,охраняли. Другие негодующе косились на дарха, подлетали к нему, тревожили.

Дарх, атакованный звучащим роем, обеспокоенно вздрагивал нацепи. Дергался так, будто желал удрать. Не вышло. Слишком долго он заботился отом, чтобы быть связанным с Мефодием неразрывно. Слишком долго ковал цепь,которую теперь невозможно было порвать. Поняв это, сосулька изменила тактику.Цепь начала спешно удлиняться. Меф понял, чего хочет дарх. Он дает Мефувозможность снять его и забросить подальше – туда, где он, дарх, сумеетотлежаться, набраться сил и вновь вернуться, как он вернулся к нему со днаЯузы.

– Нет уж! Воевать так воевать! – сказал Меф,причем сказал прямо в мундштук флейты, что произвело на свет несколькоудивленных своей отрывистой краткостью звуков.

Эти новые звуки, быстро сориентировавшись, также собрались вразноцветный рой и отправились тревожить дарх укусами. Сосулька запоздалорванула Мефа за цепь, но момент был упущен. Меф продолжал играть. Цепь сталастремительно сжиматься. Меф понял, что дарх отчаялся и хочет просто задушитьего. Горло Мефа стиснуло, но тотчас отпустило. Сокращаясь, цепь невольноподтягивала дарха к бронзовым крыльям, пока они не соприкоснулись.

«А вот и элемент везения!» – подумал Меф.

Для издерганного неудачами дарха это было слишком. Онпанически отстранился и вновь заметался на цепи, как собака, которая бегаетвокруг будки. При этом он не забывал атаковать Мефа болью. Меф отрубал больбезжалостно, как топором. Всякая боль коренится в жалости к себе. Где нетжалости к себе – там не может быть и боли.

Буслаев играл, не отнимая от губ флейту. Возможно, Дафотнеслась бы к его игре с улыбкой, настолько она была несовершенной, но все жеМеф надеялся, что она бы его поняла. Когда человек хватает дубину, чтобызащититься от грабителя, никто, кроме Арея, не станет обвинять его, еслитехника владения дубиной будет далека от эталонной.

К слову сказать, сейчас блестящей техники и не требовалось.Здесь, в дряблом Нижнем Мире, истомленном и навеки испуганном близостьюТартара, никогда не знавшем света и никак не защищенном от действия его звуков,самосплетающиеся маголодии обретали особую силу. Песок скулил и плавился. Хилыйкуст просто исчез. У длинного барака вдавило внутрь все окна. Одна лишь Летасохранила свою эпическую неподвижность, и ладья Харона, ожидая, пока еенаполнят, то натягивала, то отпускала причальный канат.

И еще одно важное почувствовал Меф. Он увидел, что мрак исвет внутри его жестко разделены. Каждый имеет свои границы. Даже то, что былораньше смазанным и мутным, обрело их. Под очищающим действием маголодий мракустремлялся к мраку, а свет к свету.

Для Мефа это стало открытием. Он почувствовал, чтопо-настоящему опасен ему не абстрактный мрак, таящийся в Тартаре и не можетпроникнуть в него, а мрак его собственный, который взращивает и вскармливает вдуше он сам. И если он, Меф, не захочет, никто не сумеет заставить его. И ещеМеф осознал, что, если пожелает, сможет производить не только тьму, но ивосторг, энергию, радость – свет! Он и рождал их сейчас своей дышащей правдойфлейтой. И, когда он это осознал, маголодии начали получаться сами собой.

Примерно к середине своей первой, простенькой, оченьинтуитивной маголодии Меф ощутил, как потоки боли, которыми, пульсируяненавистью, атаковал его дарх, вдруг исчезли. Буслаев почти не обратил на этовнимания. Еще несколько минут назад он понял, что победил, и дарх, которому оннанес поражение, мало уже интересовал его.

Песок, поначалу пытавшийся затянуть Мефа, теперь сдался, иМеф легко поднялся на ноги. Колодец живущих в нем огромных бесхозных сил вновьоткрылся под легким прикосновением света. Меф уже не играл, но флейта все ещебыла у губ и изредка, показывая мраку, что он не безоружен, Меф добавлял вохранявший его рой один-два новых звука.

Вспомнив о дархе, Меф взглянул на него. Цепь дарха растаяла.То, что прежде казалось непобедимым, превратилось в коричневатую грязь,стекавшую по коже. Сам дарх присох к груди, как забытый в банке для наживки исовсем окаменевший червяк. Пару секунд Меф задумчиво смотрел на него, непонимая, как эта жалкая дрянь могла так долго терзать его. Затем согнулуказательный палец, усилив его большим, и щелчком сбил дарха с груди. Серыйчервяк рассыпался еще в воздухе и, упав, окончательно смешался с песком.

* * *

Жуткий вой, рычание, крики ненависти, проклятия донеслись доМефа отовсюду. Призрачные границы исчезли. Теперь Меф видел всех, кто смотрелна него. Их было не просто много – их было запредельно много. Громадный циркнасчитывал тысячи рядов. Уверенный в успехе, Лигул собрал всех стражей Тартара,чтобы они видели позор Мефа.

Цирк смыкался вокруг Буслаева, проглатывал небо. В этойпляске миллионов исковерканных злобой лиц Меф ощущал себя крошечной точкой,лилипутом, но лилипутом, у которого была флейта.

И все эти лица вдруг двинулись на него, нестройно, нонеумолимо. Буслаеву казалось, что со всех сторон на него наползает мутнаябелесая пена, похожая на накипь в кастрюле, в которой варится мясо. Меф вновьощутил укол отчаяния. Как он выберется отсюда? Какой флейтой сразит всехврагов?

Меф попытался нашарить взглядом Лигула и отыскал его. Глазау него были острыми, а маголодии позволяли различать все предельно ясно.Окруженный плотным кольцом охраны, которая едва сдерживала толпу стражей,горбун мрачно сидел на скамейке, похожий на раздерганного воробья. Рядом шнырялГервег с лицом нашкодившего кота, одетый в строгий офисный костюм, немногонелепый здесь, в Тартаре. У Гервега было лицо нашкодившего кота.

Заметно было, что секретарь нервничает.

В миг, когда Буслаев его увидел, Гервег что-то закричал,показывая на Мефа охране, но Лигул озлобленно дернул его за галстук. Горбун ужесообразил, что уничтожить Мефа сейчас, когда тот победил, – невероятнаяглупость. Близкое окружение Лигула – всевозможные Барбароссы, Каины иВильгельмы понимали это ничуть не хуже и потому с величайшим наслаждениемпинали, щипали и толкали теперь вовсе не Мефа, а все того же жалкого Гервега,который мгновенно оказался виноват во всем.

Лигул привстал и подал кому-то нетерпеливый знак. Гервегвскрикнул, высоко, как птица. Он понял. Кольцо охраны сомкнулось, захлестнулоГервега, а когда разомкнулось, оказалось, что длинный секретарь Лигула исчез.

– Лигул! Знаешь, чем мы с тобой глобально отличаемся? Ясовсем не думаю о тебе. Ты для меня пшик. Мое же существование не дает тебеспокойно спать. Значит, я сильнее, – сказал Меф.