Книга Дело Николя Ле Флока - Жан-Франсуа Паро

Томительное ожидание возобновилось. Вечером король почувствовал себя лучше и пожелал встать. Врачи дали согласие. На короля надели панталоны, но когда он захотел дойти до кресла, боль от язвочек на подошвах и вытяжных пластырей оказалась такой острой, что он не смог идти. Его вернули в кровать.

С пятницы, 6 мая по вторник, 10 мая 1774 года

Ночь прошла тревожно: король бредил. Мадам Аделаида взяла на себя обязанности, раньше исполнявшиеся графиней дю Барри. Лаборд и Николя сменяли друг друга подле нее, протягивая ей намоченные салфетки. Днем король допустил к себе кардинала де ла Рош-Эмона и архиепископа Парижского, но говорить с ними отказался, сославшись, что ему трудно выговаривать слова. К вечеру лицо его почернело, а голос стал прерывистым, словно горло и нос у него забились зерном или мелкими шариками. Когда с ним начинали заговаривать об исповеди, он повторял, что боится, как бы гной из его язвочек не смешался со святым причастием; отказ от исповеди приводил его дочерей в отчаяние. Суббота прошла без особых изменений.

Седьмого числа ранним утром король попросил герцога де Дюра послать за аббатом Моду, его исповедником, который все эти дни молился в часовне. В обществе аббата он провел не менее четверти часа, ввергнув в изумление все свое окружение. Потом, переговорив с д'Эгийоном, он попросил дочерей разбудить и привести его внуков, строго указав черту, которую родственникам запрещалось переступать. Отдав надлежащие распоряжения, он вновь уединился с исповедником. В семь часов дофина и графиня д'Артуа дожидались в комнате совета, Мадам стояли возле двери королевской спальни, дофин — у подножия лестницы. Слуги, а также Лаборд и Николя разместились позади святых отцов, окруживших постель короля, дабы даровать ему последнее причастие.

— Господа, — произнес первый сборщик пожертвований, епископ Санлиса, — король поручил мне сказать вам, что он просит прощения у Господа за свои грехи перед ним и за прегрешения свои перед народом, и если Господу будет угодно вернуть ему здоровье, он покается, станет опорой Церкви и облегчит страдания народа.

С кровати раздался хриплый голос.

— Мне бы хотелось иметь силы сказать это все самому.

Восьмого числа, в воскресенье, здоровье короля резко ухудшилось, участился пульс и поднялся жар; лицо Его Величества выглядело совершенно ужасно. Николя понял: конец близок. В одиннадцать часов прибыл знаменитый английский инокулятор Саттон, обладавший чудодейственным порошком для прививания против оспы. Но англичанин отказался назвать состав порошка, и консилиум отверг его; придворное врачебное сообщество не пожелало отдавать дело исцеления государя в руки неизвестно кого; инокулятора изгнали как шарлатана.

В понедельник, девятого мая, король едва проявлял признаки жизни. Лаборд из последних сил дежурил подле него, и Николя прилагал все усилия, снабжая друга всем необходимым, дабы тот не упал от истощения. Короля поили крепкими целебными настоями, но они не действовали. Около десяти часов приняли решение соборовать монарха. Распахнули все двери, разрешили всем вход, и в спальню хлынула толпа, где, как с возмущением отметил Николя, преобладали любопытные, чье присутствие оправдывал этикет, но никак не чувства. Тело короля разлагалось, из спальни, несмотря на открытые окна, исходил омерзительный запах. Короля окружали свечи, освещавшие его темное, как у мавра, раздувшееся лицо, напоминавшее бронзовую маску; ко всеобщему удивлению, черты лица не деформировались, а всего лишь увеличились; веки покрылись струпьями, рот не закрывался. Всю ночь первый сборщик пожертвований и исповедник читали молитвы по преставляющемуся. Время от времени король отвечал на обращенные к нему мольбы и произносил несколько бессвязных слов. Сильный жар держался до 10 часов утра. Тело короля, содрогаясь в конвульсиях, оказывалось то вдоль, то поперек поставленной возле окна кровати. Врачи усиленно трудились, заставляя Его Величество беспрерывно глотать лекарства. К полудню началась агония. Чуть позже трех часов пополудни, в ту минуту, когда кардинал де ла Рош-Эмон произнес слова отходной молитвы Profiscere anima Christiana[54], Людовик XV испустил дух на руках у Лаборда. Свечу, стоявшую на окне, выходившем в мраморный дворик, погасили. У дверей зала «Бычий глаз» герцог де Бульон торжественно сообщил о смерти короля. В ответ вдали раздался громкий рокот, словно целый полк заряжал ружья: толпа придворных спешно покидала апартаменты покойного, дабы засвидетельствовать свое почтение новому монарху.

Николя спустился в парк. Легкий ветерок, напоенный цветочными ароматами, шевелил верхушки деревьев. По аллеям во множестве гуляли люди. По мере того как новость распространялась среди гуляющих, разговоры и смех звучали все громче. Он услышал, как двое рабочих говорили один другому: «А мне что с того? Хуже, чем нам сейчас, все равно быть не может». У Николя сжалось сердце, словно из-за всеобщего безразличия переживаемое им горе не могло вырваться наружу. Он так сильно сжал кулаки, что ногти до крови впились в ладони. Когда около пяти часов он вернулся в замок, королевская семья готовилась к отъезду; король и королева отправлялись в Шуази, а дочери короля — в Мюэтт; на улице их ожидали шестнадцать карет, запряженных восьмерками лошадей. Народ, толпившийся на площади и на прилегающих улочках, уже позабыл о смерти своего короля и провожал королевские экипажи злобными выкриками и проклятиями.

В опустевших апартаментах герцог де Ла Врийер составлял опись вещей, найденных в королевской спальне и в рабочем столе короля. Герцог де Виллекье, первый дворянин королевской опочивальни, приказал господину Андуйе приступить к вскрытию и бальзамированию тела. Николя услышал хохоток хирурга.

— Я готов, господин герцог. Но с условием, что вы, согласно обычаю, будете держать голову, пока я буду производить вскрытие. И через сорок восемь часов мы оба отправимся на тот свет.

Впрочем, никто не настаивал на вскрытии. Последующие два дня стали для Николя настоящим восхождением на Голгофу. Тело короля обернули в пропитанный ароматами саван и положили в свинцовый гроб, покрытый изнутри специальной мастикой, составленной из извести, уксуса и камфарной настойки. Затем гроб запаяли и опустили во второй гроб, дубовый. Священники, миссионеры, реколлекты и фейяны читали молитвы в огненной часовне вплоть до часа, когда тело повезли в Сен-Дени.

Четверг, 12 мая 1774 года

Траурный кортеж намеревался выехать к вечеру, около половины седьмого. Наганда попросил Николя разрешения сопровождать его: он хотел отдать последний долг своему государю. Оба сели в экипаж Лаборда. Первый служитель казался постаревшим на несколько лет. Все трое молчали. Гроб поместили в большую карету, затянутую черным бархатом. Две другие траурные кареты сопровождали дворяне, допущенные в королевские покои, собиратель пожертвований и кюре церкви Нотр-Дам в Версале. Кареты были те самые, в которых король обычно ездил на охоту. Французские гвардейцы и швейцарцы приветствовали кортеж барабанным боем. Группа пажей с факелами, прижав к носам платки, старались держаться подальше от гроба. На протяжении всего пути траурный кортеж являлся мишенью для шуток праздношатающегося люда, то кричавшего: «Ату, держи его! Ату!», как обычно кричал Людовик XV на охоте; то напевавшего: «Вот угодник дамский, до чего дошел!». Только в этот печальный вечер стало ясно, насколько прав оказался король, предусмотрительно построивший дорогу Револьт, соединившую Версаль и Сен-Дени в обход Парижа. К одиннадцати часам кортеж прибыл к старинному собору, где после нескольких благословений гроб опустили в склеп Бурбонов, и тотчас соорудили вокруг него кирпичный саркофаг.