Книга Расколотый берег - Питер Темпл

Кэшин вышел из машины, подошел к двустворчатой двери посредине первого этажа. Морось переходила в дождь.

На кольце, которое дала ему Эрика Бургойн, болталось больше десятка ключей. Подошел седьмой. Кэшин отпер дверь и вошел в коридор. В гончарной мастерской было темно, шторы опущены. Он нащупал выключатель, и люминесцентные лампы, потрескивая, осветили комнату. Дверь оказалась прямо напротив.

Кирпичный пол был чисто выметен, садовые инструменты в полном порядке висели на крючках, как экспонаты на выставке. Сенокосилка, маленький трактор и грузовик сияли чистотой. Все здесь говорило о порядке и дисциплине.

Справа от Кэшина стояла повернутая к стене картина с приклеенной к холсту клейкой лентой. Картина была больше, чем он помнил.

Он подошел, взял картину, осторожно приподнял ее, развернул, снова прислонил к стене и отступил, чтобы как следует рассмотреть.

Это был ночной пейзаж. Лунный свет струился по песчаным дюнам, а в отдалении стояли дома, из окон которых мерцал тусклый свет. Почти все полотно занимало небо, по которому бежали неровные облака, освещенные полной луной.

Кэшин узнал это место. Он когда-то стоял там же, где находился художник, на гребне последней, самой высокой дюны, смотрел на дома, ставшие теперь развалинами, на шоссе, на боковую дорогу, которая уходила на Кенмар и дальше, к «Высотам».

Он подошел ближе. На дорожке, что шла к домам, были изображены три фигурки — дети, один совсем маленький, двое повыше.

Подписи на картине не было. Кэшин повернул холст и в левом нижнем углу заметил наклейку. На ней красными чернилами было написано:

Лагерь «Товарищей», Порт-Монро, 1977.

* * *

Лагерь «Товарищей», — сказал Кэшин. — В устье ручья.

Повисла долгая тишина. Сесиль Аддисон в упор смотрела на него, стоя у камина. Кэшин никогда не знал точно, как долго он может выдерживать этот взгляд, — иногда казалось, что она его не видит.

— Похоже, именно вас и нужно спрашивать, — продолжил он.

Голова Сесиль склонилась набок, веки закрылись. Вид у нее был такой, точно ей делают массаж ног.

— Можно поинтересоваться, зачем это тебе?

— По делу Чарльза Бургойна.

— А я думала, оно уже закрыто.

— Нет.

Она в последний раз затянулась и подняла бровь.

— Что же тебе рассказать, дорогой?

— Что это был за лагерь?

— Для мальчиков. Сироты, приемные дети, из детских домов… «Товарищи» организовывали для них каникулы, развлекали как могли. Из Кромарти многие помогали, и мой Гарри тоже. Хорошее было дело.

— А потом все сгорело…

— В восемьдесят третьем году. Такая трагедия… Но вообще-то все кончилось более-менее благополучно. Там оказалось только трое мальчишек и дежурный. Так он их и не сумел спасти. Следствие доказало: задохнулись в дыму.

— А где были другие дети?

— Поехали на какое-то культурное мероприятие. — Она вытянула руку, швырнула окурок в вазу на камине. — Их в Кромарти частенько возили. Песни, пляски, всякое такое… Тогда ведь это еще любили. Люди по домам не сидели, не пялились в телевизор на это американское дерьмо.

— Почему загорелось?

— Кажется, с бойлером в спальном корпусе, в двухэтажном, что-то случилось. Корпус деревянный был, а мальчишки спали наверху.

Кэшин вспомнил закопченный кирпичный фундамент, черные от дыма балки пола. Он стоял как раз там, где погибли мальчишки.

— А Бургойн имел какое-то отношение к лагерю, кроме того, что земля была его?

Сесиль сильно нахмурилась, вспоминая:

— Ну, не знаю… Интересовался, как там дела, конечно. Сначала отец, потом он. Многие интересовались. Тогда в Кромарти вообще не было равнодушных. Люди просто так этим занимались, не для того, чтобы в газеты попасть или на телевидение. Добродетель сама по себе награда. Знаешь такое выражение, а, детектив?

— Моя награда — премия за раскрываемость, миссис Аддисон.

Она прищурилась и посмотрела на него:

— Вот ты на голову выше прочих, которые просто не могли найти другую работу, так?

— Итак, на этом история лагеря закончилась? — спросил Кэшин.

— Все тогда закончилось — и лагерь, и сами «Товарищи». Об этом писали во всех газетах. Они как-то быстро тогда свернулись. И лагерь этот был последним. Это Чарльз давал работу менеджеру, Перси Крейку. Такой сухарь был этот Перси Крейк!

В полуоткрытую дверь постучали.

— Да! — крикнула Сесиль.

Это была миссис Маккендрик.

— Придется перенести встречу минут на двадцать, миссис Аддисон, — доложила она. — Они позвонили — с машиной что-то случилось.

— Спасибо, дорогая.

Миссис Маккендрик повернулась, как юная балерина, и потянулась закрыть за собой дверь. Намек был вполне ясен.

— Она ведь любила Джока Камерона, — сказала Сесиль. — Все эти годы любила. Грустная история… А он даже не замечал. Я все думала: может, у него шрапнель застряла в такелаже?

— Мне сказали, в штаб-квартире «Товарищей» в Мельбурне нет никаких бумаг по Порт-Монро.

Фин сообщил это, когда Кэшин уже ехал из «Высот».

— По всем другим лагерям записи есть, — сказал Кэшин. — Может, они хранятся в другом месте?

— Понятия не имею. А почему, собственно, они должны быть в другом месте?

Из вазы на каминной полке поднимался дымок, как из курильницы. Кэшин встал, поднес ее к окну, вынул вставку и вытряхнул пепел на морской ветер.

— Спасибо, Джо.

— Ну, я пошел. Спасибо, что уделили мне время, миссис Аддисон.

— Что ты! Мне было очень приятно.

На улице похолодало, так что праздно гуляющих не было видно. Кэшину захотелось пройтись, и он пошел по улице, мимо пустых магазинов одежды, приемной арома-терапевта, фотографий домов, выставленных в витрине агентства недвижимости. Он перешел Крозье-стрит, миновал паб, увидел, как три посетителя смотрят по телевизору собачьи бега, рядом старик закашлялся так, что казалось, умрет прямо на месте. За пабом начинался ряд домов; их сдавали на лето, а сейчас они стояли пустые, с опущенными шторами.

Кэшин шел и слышал, как пение в церкви становится все громче. Он не спеша повернул за угол и услышал последние, неторопливые слова гимна:

Прячутся тени ночные, в небе алеет восход.

В жизни и смерти меня не оставь, мой Господь.[37]