Книга Фараон - Карин Эссекс

Казалось, им никогда не надоест сидеть у нее в гостях. Да и с чего бы вдруг? Несомненно, они никогда еще не видали такой щедрой — расточительно щедрой — хозяйки. Клеопатра слыхала истории о роскоши двора Дария, царя Персии, но полагала, что могла бы превзойти и Дария. Вот сегодня ночью, зная, что ей придется раздавать без счета драгоценный груз, привезенный из Египта, она потратила больше таланта на лепестки роз, и теперь они усыпали пол обеденного зала, словно ковер, в котором ноги утопали по щиколотку. Конечно, римляне вряд ли способны оценить по достоинству этот изящный штрих. Однако, похоже, с каждым вечером они все больше привыкали к греко-египетской утонченности.

Все эти три вечера она сидела рядом с императором, поклевывала то одно, то другое блюдо, пока Антоний жадно и шумно ел, осторожно потягивала вино, пытаясь сдерживать его неумеренный аппетит, — и все это время торговалась, защищая интересы своего царства.

Антоний удивил ее тем, что сразу же перешел к обороне. Некоторые поговаривали, будто она вовсе не пала жертвой шторма, когда отправляла свой флот на помощь Антонию, воевавшему против убийц Цезаря, а просто придумала себе отговорку, дабы не принимать в гражданской войне ничью сторону.

Клеопатре не верилось, будто Антоний посмеет предполагать подобное, и она с яростью напустилась на него за то, что он не опровергал эти слухи.

— Как ты мог подумать, что я заключу сделку с убийцами Цезаря? Кассий трижды писал мне, требуя оказать ему поддержку, и трижды я отсылала его гонцов прочь, даже когда он пригрозил повести войска на Александрию!

— Я уверен, что так оно все и обстоит, — сказал Антоний. — Но мне не хотелось связываться с этими слухами.

— Зачем мне помогать людям, заколовшим отца моего сына? Их победа стала бы для моего сына гибелью.

— Понимаю. Не нужно так сердиться на меня.

Клеопатра отослала всех от стола, за которым сидели они с Антонием, так что они могли беседовать без помех. Люди Антония в компании придворных дам царицы расположились за столами, расставленными на палубе; там они могли беспрепятственно пить и флиртовать при свете ламп.

— Мы заключили договор, Антоний, — или ты не помнишь? Договор между нами троими. Один раз ты уже подтвердил его — после смерти Цезаря. Или ты просто играл словами, чтобы утихомирить меня?

Антоний улыбнулся и взял Клеопатру за руку.

— Новый триумвират. Треугольник власти. Я все помню, Клеопатра. Я говорил именно то, что подразумевал. Равно как и Цезарь. Да, правда, некоторое время спустя мне пришлось присоединиться к римскому триумвирату. Ради сохранения мира. Ты же понимаешь.

Клеопатра никак не могла взять в толк, уж не смеется ли он над ней.

— И многое ли пришлось изменить в этом треугольнике, император? Один угол? Два? Или все три?

— Цезарь мертв, и обстоятельства изменились. Если так можно выразиться, ведущие роли теперь играют другие актеры. Мы должны идти в ногу со временем, Клеопатра, но нам совершенно незачем отказываться от изначального плана. Если продолжить театральную метафору, реплики в пьесе остались прежними, но приобрели новый подтекст, поскольку на сцене новые актеры.

— Если два игрока остались прежними, значит, нужно найти исполнителя на третью роль. Ты полагаешь, твои новые партнеры справятся с этой ролью? Не захотят ли они переделать всю пьесу?

— Они могут желать изменить все — особенно один из них, самый младший, который желал бы переписать каждое слово, произносимое актерами. Но он не в состоянии сделать это. Я этого не допущу. Уверен: когда-нибудь малец примирится со своей второстепенной ролью, удовольствуется ею и будет добросовестно читать начертанные для него реплики. И тогда мы с тобой сможем продолжить работать над планом, который составили еще при Цезаре. Не вижу, почему бы нам не воплотить его честолюбивые замыслы. Если мы во имя Цезаря подчиним Парфию, мы тем самым достойно почтим его величие и ваш союз.

Клеопатра совершенно не знала Октавиана, новый угол треугольника власти. Зато она знала Лепида. Этот человек — не лидер по природе, но он отдаст свои деньги и войска тому, кто, по его мнению, одержит верх. Понять мотивы Октавиана было труднее. Он молод — всего двадцать один год — и физически не представляет собой ничего особенного. Но это еще не означает, что он готов будет смириться с миром, в котором один из трех самых могущественных людей владеет богатым царством с крайне выгодным стратегическим положением, причем наследника этого царства зовут Цезарем.

— Император, мне хотелось бы сделать тебе одно предложение. Дабы укрепить наш союз, размести свою восточную штаб-квартиру в Александрии. Я обеспечу ее всем, что потребуется для войны с Парфией: людьми, кораблями, провиантом, лошадьми. Ты можешь даже прихватить с собой легион египетских шлюх, если они потребуются твоим людям в походе. Если центр руководства кампанией будет располагаться в моей стране, мир убедится в прочности нашего союза.

— Я всегда жалел, что тот мой давний визит в ваш город оказался таким коротким. Александрия — превосходное место для руководства кампанией. Договорились. С тобой легко быть великодушным, Клеопатра, — ты так много предлагаешь взамен! Что еще?

— Мне хотелось бы, чтобы ты попросил римский Сенат официально признать меня, в благодарность за помощь, оказанную тебе во время гражданской войны. Пусть примут решение о законности моего сына.

— Для этого потребуется чуть больше ухищрений, но я не вижу в том большой проблемы. Еще что-нибудь? Потому что у меня, со своей стороны, тоже есть несколько дополнительных пожеланий.

Клеопатра заколебалась. Она пообещала Гефестиону, что не вернется в Александрию до тех пор, пока Антоний не согласится ликвидировать ее сестру. «В делах государствененных всегда сохраняй хладнокровие». Гефестион повторял это всякий раз, когда речь заходила о том или ином сложном деле. Зачастую сохранять хладнокровие было нелегко, но жизнь показала, что философия Гефестиона оправдывает себя. И все-таки это нелегко — просить о смерти человека одной с тобой крови. Однако Египет полон недовольных, готовых поддержать претензии этой мятежной подстрекательницы на трон. Ренегаты-Птолемеи всегда находили себе сторонников в той или иной области страны, поддержку той или иной клики. Египтяне ненавидят правящий класс, греки обожают при случае переметнуться со стороны на сторону, и в этой обстановке человек, подобный Арсиное, всегда найдет способ учинить крупные беспорядки.

Но Антоний, как и Цезарь, не любил казнить женщин.

— Я — человек великодушный, — сказал он, — и решил подражать примеру милосердия, явленному моим наставником.

— Разреши тебе напомнить, что эта самая Арсиноя подбила проконсула Кипра принять в гражданской войне сторону убийц Цезаря. Двое из них наряду с верховным жрецом Эфеса, который ныне предоставил Арсиное убежище, не раз провозглашали, что именно Арсиноя является истинной царицей Египта. В таких условиях даже сам Цезарь вряд ли стал бы проявлять милосердие. Боюсь, ты недооцениваешь опасность. Арсиноя не похожа на тех римских граждан, которые преспокойно меняют убеждения вместе с изменением политической обстановки. Она — прирожденная обманщица, она — дочь Теи, предательницы, захватившей трон собственного мужа в то время, когда он находился в Риме, защищая интересы своего царства. Не забывай также, — продолжала Клеопатра, расхаживая во время своей речи взад-вперед, как будто дело происходило в суде, — что во время войны в Александрии Арсиноя выступила против нас с Цезарем. Она тайком покинула дворец, нарушив приказ Цезаря, и вместе с евнухом Ганимедом препятствовала стараниям Рима восстановить порядок в стране, вернув трон истинной правительнице. Она обманула собственного брата, Птолемея Старшего. Он считал ее своей союзницей, а она тем временем плела заговор и против него. Она использовала своего младшего брата против меня, пока мой первый министр не избавился от него. Арсиноя не успокоится, пока не увидит меня мертвой и не займет мое место, — подытожила Клеопатра. — Иногда по вечерам я чувствую во сне исходящую от нее угрозу, как будто она уже примеряется, удобно ли ей будет сидеть на моем троне.