Книга Откровения Екатерины Медичи - К. У. Гортнер

В августе того же года мне сообщили, что моя дочь Елизавета разрешилась от бремени девочками-двойняшками. Я была вне себя от радости; ликовал и Филипп, который велел устроить в Мадриде многодневные празднества. Тронутая решением окрестить одну из девочек в мою честь Каталиной, я послала им в подарок два парных золотых кубка, на которых были выгравированы имена малышек, а Елизавете написала длинное письмо, которое изобиловало советами и рецептами травяных снадобий, необходимых для восстановления сил после родов.

Как обычно, мы перебрались в Амбуаз, где я навестила стареющих львов, живших в этом замке со времен Франциска I. Бедные звери прозябали в таких жалких условиях, что я велела придворному архитектору выстроить для них великолепный новый вольер с огороженным загоном, где они могли бы резвиться, сколько их душе угодно. Карл обожал львов и мог часами наблюдать, как они бродят по вольеру, издавая оглушительный рык. Он подумывал даже использовать их для медвежьей травли, но я, обеспокоенная этой идеей, взамен приставила его помогать смотрителям нашего зверинца — вилами проталкивать в загон огромные куски свежего мяса, которое львы пожирали с нескрываемым удовольствием.

Карл вернулся к своему обычному образу жизни. Ему уже исполнилось шестнадцать, и он мог править самостоятельно, однако внезапно вспыхнувшее в Блуа стремление к независимости больше в нем не проявлялось. Он по-прежнему регулярно занимался учебой и посещал заседания Совета, но все свободное время возился с соколами и оружием. Они с Генрихом даже оборудовали свою оружейную мастерскую, где усердно ковали и плющили молотками железо и бронзу. Это занятие укрепило их мускулы и к тому же изрядно сблизило братьев, хотя Марго фыркала, что от них пахнет кузней, а двенадцатилетний Эркюль вечно путался под ногами и зарабатывал ожоги.

Я была безутешна, узнав по возвращении, какие тяжелые последствия имела для моего сына оспа. Все лицо его было изборождено глубокими вмятинами, нос обезображен, к тому же из-за болезни он почти не прибавил в росте, зато стал чуть ли не горбат. Доктор Паре предостерег меня, что, хотя эти последствия со временем удастся смягчить при надлежащем уходе, Эркюль, скорее всего, никогда не сможет иметь детей, поскольку оспа, перенесенная в таком юном возрасте, пагубно влияет на развитие семенников. Я ничего не могла с собой поделать — скрюченный, словно гномик, с жесткими, как щетина, волосами и маленькими глазками, он казался мне подменышем, который с трудом постигал основы наук, в то время как братья и сестры в его возрасте уже могли переводить с латыни на греческий. Я полагала, что оспа замедлила его умственное развитие, и попросила Марго стать его наставницей, поскольку из всех нас она, судя по всему, была единственной, к кому он питал хоть какие-то теплые чувства. Как обычно, когда дело касалось Эркюля, я испытывала чувство вины. Будучи последним из моих детей, он более других страдал от моего частого отсутствия, и хотя я пыталась наладить с ним близкие отношения, он не проявлял ко мне ни малейшего интереса — ни как к матери, ни как к человеку, предпочитая иметь дело с Марго и вечно ковыляя по пятам за старшими братьями, словно пытался доказать, что ничем не хуже. Карл презрительно называл его уродцем, но Генрих находил младшего брата забавным и дозволял ему играть в оружейной мастерской. К тому же Эркюль все-таки был принцем из рода Валуа; претендента на трон в нем, конечно же, никто не видел, но некую второстепенную роль и ему можно было бы подобрать.

Так что я всецело была поглощена домашними и государственными делами, не подозревая, что мир, который я столь усердно создавала, вот-вот рухнет.

— Госпожа моя!

Лукреция, просунув руку между занавесками кровати, трясла меня за плечо.

Я шевельнулась в темноте, силясь побороть истому. Днем я надзирала за перепланировкой нижних садов Амбуаза и совершенно выбилась из сил. Мюэ, спавшая у меня в ногах, заворчала.

— Что случилось? — Я с трудом приподнялась на подушках.

— Пришли господин Бираго и монсеньор. — Лукреция забрала из кровати Мюэ. — Говорят, у них важное дело.

— В такой час?

Застонав, я сунула ноги в мягкие туфли, схватила домашнее платье, которое подала Анна-Мария, и с помощью гребня подобрала волосы под чепчик. И побрела в приемную, преодолевая боль в правой ноге — это началось пару дней назад, и я подозревала ишиас. Я надеялась, что крепкий сон в сочетании с настойкой из опия и вербены, которую я сама состряпала в печи, облегчит страдания, но, судя по тому, как я волочила ногу, вскорости мне понадобится палка для ходьбы — точь-в-точь как бедняге Нострадамусу.

— Итак? — Я взглянула на монсеньора, который был разодет, как для официального приема: красная мантия и кардинальская шапочка.

Я старалась, насколько было возможно, не замечать его присутствия при дворе, хотя, будучи кардиналом Франции, он сохранил за собой место в Совете. Мне не доставило ни малейшей радости увидеть его в своих покоях, да еще посреди ночи.

— Дело касается Колиньи. — Бираго был бледен как мел. — Он… он движется сюда во главе армии.

— Что?! — Я потрясенно воззрилась на обоих. — Вы что, спятили?

— Желал бы я, чтобы это было так. — Вид у монсеньора был почти довольный. — На сей раз Колиньи зашел так далеко, что вам уже не удастся его спасти.

— Какая нелепость! — Я выхватила кубок с холодной водой, который подала мне Лукреция, и добавила, обращаясь к Бираго: — У тебя ведь имеется осведомитель в доме Колиньи? Уж верно, он бы знал…

— Как видно, этот осведомитель недостаточно надежен, — перебил монсеньер, а Бираго в отчаянии заломил руки.

При виде этого сердце мое ушло в пятки.

— Да, но с какой стати ему вести сюда армию?

— Как вам известно, мадам, в Совете возникли споры касательно решения Филиппа Второго послать войска в Нидерланды, — отрывисто проговорил монсеньор, всем своим тоном намекая, что я тратила время на переустройство садов, вместо того чтобы заниматься делами государства.

Я нетерпеливо кивнула.

— Да, и как вам известно, я отказала Филиппу в разрешении провести своих солдат через земли Франции. Его войско вынуждено было двинуться через Савойю. Какое отношение имеет это к поступку Колиньи?

— Самое прямое. — Бираго облизал пересохшие губы. — Госпожа, простите меня. В то время я считал, что Колиньи осуждает наше попустительство усилению репрессий в Нидерландах только из-за вполне ожидаемого отношения к жестокой политике Испании. Однако я ошибался. Он… он убежден, что мы попустительствуем этим репрессиям, потому что хотим устроить то же самое здесь.

Я так и окаменела с открытым ртом.

— У меня тоже есть осведомители, мадам. — Монсеньор извлек из складок мантии конверт. — Шпионы, которых я заслал к еретикам, видели, как Колиньи встречался с другими вождями гугенотов. Он призывал к оружию; он привлек к своему делу Жанну Наваррскую и обратился к Елизавете Тюдор, королеве Англии, с просьбой дать ему денег на снаряжение армии и снабдить боеприпасами гугенотский порт Ла-Рошель. В числе прочего Колиньи обвиняет вас в том, что вы посредством брака нашего короля стремитесь установить более тесный союз с Испанией и по одному повелению Филиппа истребите гугенотов. Если мы ничего не предпримем, он приведет к вашему порогу всех французских еретиков. Вы больше не можете делать вид, будто он ваш друг.