Книга Кровавый песок - Фридрих Незнанский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Щербак моментально запряг Макса, и тот через различные справочные системы через десять минут вытащил имя Тамариного знакомого. Его звали Эдуард Васильевич Зарецкий.
— Ну что, вспомнил? — спросили все у Щербака. — Он единственный из присутствующих работал в МУРе и действительно общался с несметным количеством служивых людей.
Щербак почесал затылок.
— Да что-то как-то… Как-то что-то…
— Ладно, — сказал Денис. — Макс вытащи на этого Зарецкого-хмурецкого всю подноготную. Взломай все что надо.
— Денис, да я уже просто боюсь это делать. Ну сколько можно! — взмолился Макс. — Возьмут же нас за задницу когда-нибудь, как пить дать! Тем более, после коста-риканской-то аферы надо затаиться.
Тогда Денису ничего не оставалось, как позвонить дяде и просто попросил грубо использовать служебное положение в личных целях: ему нужна была информация на Эдуарда Васильевича Зарецкого.
Начался 1954 год.
Самсон шел по сырым улицам в горком комсомола и думал, что Лия — хорошенькая хоть и таджичка. Лия — третий секретарь горкома комсомола, она курировала их детский дом, и Самсон нес ей очень важную бумагу — социалистические обязательства, принятые их пионерской и комсомольской организацией в преддверии ХХ съезда КПСС.
Горком был похож на вокзал или базар. Народ носился по коридорам с вещмешками и галдел про какие-то грузовики, которые до сих пор не пришли. Прямо на полу в вестибюле дописывали огромный лозунг «Даешь Целину!», Лия была у себя, но в свитере и ветровке сидела на рюкзаке и разговаривала по телефону.
— Куда-то уезжаете? — растерянно спросил Самсон.
Она рассмеялась:
— Ты про Целину слышал?
— Слышал, конечно. В Казахстане будут осваивать вековые ковыльные степи…
— Не «будут осваивать», а «мы будем». Мы, понимаешь? Сегодня отбывает первый отряд таджикских комсомольцев.
— И ты?
— И я.
— А можно мне с вами?
— Тебе нужно закончить школу, — она потрепала его по голове, как маленького, — потом ФЗУ, чтобы получить хорошую нужную профессию, а тогда уже приезжай. Место тракториста мы для тебя оставим, а хочешь — комбайнера.
Самсон понуро вышел из кабинета. Присел на крыльце, полюбовался на суматоху. Наконец пришли долгожданные грузовики. Будущие целинники полезли в кузова, а с ними десятки провожающих с гитарами, гармошками, флагами. Теперь с песнями они все поедут на вокзал, там сядут в вагоны…
Самсон легко перемахнул через борт, никто не обратил на него внимания. «Я только до вокзала», — успокаивал он себя. — «Помашу рукой и обратно в детдом». На вокзале суеты только прибавилось, все со всеми обнимались, допевали, дотанцовывали, бегали между теплушками, по сто раз теряя свои вещи. Он забрался в самый дальний уголок и так и просидел всю дорогу, не сомкнув глаз, очумело глядя в мутное окно на проплывавшие мимо пейзажи.
Первый раз в жизни Самсон ехал в поезде (ехал он, конечно, на поезде и в эвакуацию, но не помнил ничего, тогда ему был всего год), первый раз в жизни никто не скомандовал ему отбой.
Он вырвался из так осточертевшего детдома. И на целых три месяца раньше определенного ему срока.
Обнаружили его, когда уже прибыли на место и стали расселять народ по палаткам и землянкам. Хотели отправить обратно, но Лия, которая больше всех на него кричала за мальчишество и дурацкую самодеятельность, в конце концов, уговорила директора совхоза оставить парня. Пообещав, что школу он закончит вечернюю, а с начальством детдома они договорятся.
Так и началась его трудовая биография, в неполных четырнадцать лет, с должности помощника механика…
В Таджикистане он снова оказался только в восьмидесятом, уже будучи секретарем Краснодарского крайкома КПСС. Приехал по партийным делам, с дружественным визитом, но специально выделил целый день, чтобы вернуться в «места отбытия детства», вернулся, чтобы окончательно все для себя прояснить.
Тогда в 54-м заведующая детдома просто переслала в совхоз справку, что он Самсон Иванович Коваленко — сирота и с 1941 по 1954 состоял на попечении государства. И больше ни слова, были таки у него родители, погибли они или пропали без вести…
Ничего не стоило, конечно, попросить местное начальство все проверить и выяснить. Проверили бы и выяснили, с гостеприимством у них традиционно все в норме, просьба гостя — закон. Вырыли бы из архивов его личное дело, если только сохранились эти архивы. Но дело было сугубо личное, а значит, и делать его следовало лично.
Городок он узнал с трудом. Дома ребенка больше не было, на его месте стояла новая школа. Только больница выглядела почти так же как тогда в войну, и по пыльному дворику опять гуляли раненые русские солдаты вперемежку с местными узкоглазыми пациентами.
А вот детдом стоял, так и не разбомбил его никто, и землетрясения прошли мимо. Стоял и даже расстраивался. К Коваленко отнеслись с почтением, даже с трепетом, видимо не часто баловали их высокие гости. Водили, показывали новые, но уже облупившиеся корпуса, недостроенный бассейн и спорткомплекс. Нашли-таки папку с его личным делом.
Никого из его воспиталок, училок и нянек, конечно, уже не осталось. Новая заведующая, чем-то похожая на красавицу Валентину Николаевну, не читая, отдала ему папку и скромно вышла из комнаты, чтобы не мешать.
Он смотрел на выцветшие буквы «Коваленко Самсон Иванович 30.06.1940» не решаясь заглянуть внутрь. Выкурил подряд две сигареты.
Наконец-то, кончится неизвестность. Детская тоска вылезла откуда-то из глубины желудка.
В папке лежали пожелтевшие листы. Сверху — коряво напечатанные на машинке. Это о нем уже о старшекласснике. Пролистал, не читая, добрался до самых нижних — справки с размытыми печатями, написанные чернильной ручкой.
«… эвакуирован с частью контингента детского дома N2 г. Краснодара…»
«… в детский дом доставлен гр. Парамоновой 16.08.1941 г. Первичный осмотр проведет врачом-педиатром Штейнман Ф.А.: ребенок — мальчик, по физическим и размерным показателям возраста примерно 52–60 недель, без признаков инфекционных заболеваний. Речь, социальное развитие и моторика подтверждают ранее определенный возраст. На одежде и шапочке обнаружены метки „Коваленко Самсон“. Оформлен как Коваленко Самсон Иванович 1940 г. р….»
В графах «отец» и «мать» — жирный прочерк.
Заявление гр. Парамоновой К.А. путевой обходчицы ст. Краснодар-товарная.
«…15.08 при обходе запасных путей у шестой грузовой платформы обнаружила подозрительный сверток. В марселевом одеяльце оказался ребенок, которого и передаю в ДД N2. Родственницей передаваемого ребенка не являюсь и о подробностях его утери мне ничего не известно».
Ну, вот и все.
Коваленко захлопнул папку с сожалением, а может с облегчением. По крайней мере, больше нет смысла себя корить, что чего-то не сделал. Сделал все что мог. Если и жива еще мать (что вряд ли), наверняка забыла уже о его существовании. Хватило сил бросить родного сына на рельсах, значит, нет ей до него никакого дела, а значит, и ему до нее никакого дела нет.
