Книга Новая Россия в постели - Эдуард Тополь

в России — 10,4

(в США — 14,3, в среднем по 14 развитым странам — 9,5)

наиболее важные факторы при сексуальных контактах у партнеров в России:

собственное удовлетворение — 47%

(в США — 21%, в среднем по 14 развитым странам — 30%)

удовлетворение партнера — 40%

(в США — 30%, в среднем по 14 развитым странам — 39%)

нежелательная беременность — 6%

(в США — 9%, в среднем по 14 развитым странам — 10%)

не заразиться/заразить СПИДом — 6%

(в США — 24%, в среднем по 14 развитым странам — 16%)

активность в сексе (среднее число половых сношений в год): Россия — 135

США — 148

Франция — 151

в среднем по 14 развитым странам — 112

средняя продолжительность полового акта в минутах:

Россия — 13,9

США — 25,3

Франция — 18,8

в среднем по 10 развитым странам — 17,9

рейтинг стран с лучшими любовниками (согласно опросу респондентов в 14 развитых странах:

первое место — Франция (48%)

второе место — Италия (44%)

третье место — США (38%)

двенадцатое место — Южная Африка (11%)

тринадцатое место — Россия (9%)

последнее место — Польша (7%)

лучшими в мире любовниками считают себя:

испанцы (90%)

американцы (89%)

французы (70%)

русские (61%)

самый желанный мужчина:

в России — Брюс Уиллис

в США — Том Круз

в среднем в 14 развитых странах — Том Круз

самая желанная женщина:

в России — Шарон Стоун

в США — Памела Андерсон

в среднем в 14 развитых странах — Деми Мур

лучшие любовники в мире (согласно сводному рейтингу качества секса, определяемому исходя из удовлетворения партнера, продолжительности полового акта и интенсивности половой жизни):

первое место — Франция

второе место — США

восьмое место — Россия

Часть третьяВ любвиЛЮБВЕОБИЛЬНАЯ, или 26 ЛЕТ ИЗ ЖИЗНИ РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ (Опыт сексуальной биографии)

Прошлой зимой я угодил на больничную койку в одну из московских больниц. Не буду описывать ее блокадную нищету — западному читателю все равно этого не представить, а российскому и без меня все известно. Скажу только, что даже мне, довольно популярному писателю и иностранцу, были постелены рваные простыни и дырявые наволочки — иных теперь в российских больницах просто нет, белье тут не обновляли с тех пор, я думаю, как я эмигрировал из СССР. Заодно исчезли и больничные халаты, тапочки, посуда, лекарства — нынче каждый больной все приносит с собой, даже аспирин. (Впрочем, туалетной бумаги, помнится, не было и при советской власти, так что на этот счет у меня претензий к российской демократии нет.)

И вот пока с разных концов Москвы друзья свозили мне еду, простыни, тарелку, ложку, кружку, халат, одеяло, обогреватель и прочие бытовые аксессуары, а врачи совещались, делать мне операцию или нет, и полулитровыми шприцами черпали из меня кровь на анализы, я в свободное от уколов время слонялся побольнице, заводя знакомства с медсестрами, юными врачами-стажерами и обитателями соседних палат. Вскоре я уже знал, сколько зарабатывают больничные медсестры ($35 в месяц) и врачи ($120) и удивлялся уже не нищете, в которой пребывает российское здоровье, а тому, что на эти деньги больницы все-таки функционируют, врачи и медсестры ежедневно приходят на работу и даже — что самое поразительное — лечат, лечат людей! Чуть позже выяснилось, что все они, медики, сами-то выживают, только работая в две-три смены и в разных местах. Даже главврач реанимационного отделения, помимо своей прямой работы, вынужден через два дня на третий дежурить по ночам в других больничных корпусах.

Собственно, из-за этого врача, назовем его Николаем Николаевичем, я и начал свой рассказ. Мы с ним сдружились во время моей бессонницы и его ночных дежурств, а потом выяснилось что он и книжки мои читал, и даже принес однажды из дома пару моих романов, чтобы я его папу автографом уважил. И вот, пользуясь этим его расположением, стал я все чаще и чаще проникать за дверь с суровой надписью «РЕАНИМАЦИЯ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» и все большее время проводить в кабинете Николая Николаевича, стараясь выспросить его о каких-нибудь интересных медицинских случаях и подробностях работы врача-реаниматора. Пограничные состояния между жизнью и смертью всегда захватывают читателя, и я хотел выудить из Николая Николаевича такой сюжетец, чтобы нанизать бытовую больничную реальность на шампур борьбы реаниматоров за жизнь какого-нибудь смертельно раненного бандита, вора в законе, нового русского или, на худой конец, следователя МУРа. Захватывающая тайна глобального значения, которую может унести с собой в могилу умирающий бандит, или нити очередного кремлевского переворота уже мерещились мне в холодных коридорах и палатах реанимационного отделения, под ночные стоны и кашель больных, лежащих под капельницами и освещенных багровыми бликами все того же табло «РЕАНИМАЦИЯ».

Нужно сказать, что Николай Николаевич весьма неохотно поддавался моим расспросам, объясняя, что в реанимацию больных доставляют прямо из операционной, и они, как правило, еще под наркозом, а потом, даже отойдя от наркоза, так слабы от потери крови, что им не до разговоров. И врачам не до биографий пациентов, им хотя бы успеть с историями болезней ознакомиться и с анализами, чтобы не вколоть что-то не то или не туда.

Но я уже вбил себе в голову создать эдакий крутой больничный триллер и не отставал от Николая Николаевича. Конечно, будь я рядовым пациентом, Николай Николаевич легко пресек бы мои притязания — врачи, а тем паче врачи-реаниматоры не боятся быть резкими ни с кем, даже с писателями. А Николай Николаевич был достаточно молод, всего 32 года, и, видимо, талантлив, раз занимал такую должность, он, я подмечал, уже усвоил присущую юным дарованиям категоричность. Но ни отправить меня в палату, ни даже выпроводить из своего кабинета он не мог, потому что нуждался во мне, нуждался остро, почти смертельно. И все потому, что при первом нашем знакомстве, когда во время ночного дежурства он рассказывал мне об их горестно-нищенском положении («Представляете, у нас даже кардиографа нет, это в реанимации!»), я спросил: «А сколько стоит этот кардиограф?». «Много, — вздохнул Николай Николаевич. — Хороший, швейцарский — тысячу четыреста долларов!» «Хорошо, — сказал я. — Вылечите меня, и я куплю вам этот кардиограф». «Да что вы?!» — не поверил своим ушам Николай Николаевич. «Запросто, — сказал я. — Во-первых, я, как иностранец, все равно должен оплатить свое пребывание в больнице, только деньги эти уйдут в бухгалтерию и растворятся неизвестно где и на что. А так у вас будет кардиограф. И во-вторых, пусть это будет такой почин — может, у вас после меня какой-нибудь настоящий богач будет лечиться, вы ему скажете: «Вот нам Тополь кардиограф подарил!», а он, как русский человек, захочет, конечно, переплюнуть иностранца и подарит вам что-то покруче».