Книга Есико - Иэн Бурума

— Если честно, дорогая, не очень.

Я услышал резкий щелчок — она бросила трубку. Больше я Ёсико никогда не слышал.

28

Казалось, сезон дождей 1959-го никогда не кончится. Вся моя квартира, от татами на полу до вещей в гардеробе, воняла старыми грибами. Туфли в прихожей стали гангренозно-зеленого цвета. Обложки драгоценных книг изогнулись так, будто их гнул цирковой силач. Никакого желания прорываться через унылую серую морось, или проливной ливень, или бесконечное капанье теплого дождика поздней весны. Неудивительно, что у японцев для дождя так много названий. Хотелось бы знать, это они специально придумывали или само получилось. Мне надоело работать кинокритиком, я устал слышать свой голос, из недели в неделю выносивший вердикты чужим работам. Я пытался писать свой роман, действие которого происходит в годы оккупации, но с замиранием сердца понимал, что это ни к чему не ведет. Без биения жизни мои собственные слова так и оставались абстракцией. Чьи-то мнения постоянно вторгались в текст. Возможно, я написал слишком много рецензий. Честно сказать, Япония мне надоела.

Особенно те вещи, которые так восхищали меня, когда я только приехал. Необычность японцев, их детская непосредственность, воспитанность, привязанность к форме и ритуалу — все эти вещи ныне действовали на меня раздражающе — как напильник по нервам. Теперь вместо экзотичности и преданности форме я видел узость интересов, конформизм и ограниченный кругозор. Их маниакальная вежливость на самом деле — форма социальной гемофилии, боязнь задеть чувство собственного достоинства другого человека до тех пор, пока тот не истечет кровью до смерти.

Я знал, что подобные настроения проходят и что неожиданная встреча с прекрасным молодым человеком со щербатой улыбкой и крепкими ляжками поднимет мое настроение, пускай ненадолго. Я должен был радоваться превращению Токио из обугленных пустырей в процветающий город. Как радостно было видеть, что дети на улицах больше не дрались из-за сигаретных окурков и не дожевывали объедки из консервных банок, найденных на помойке. Счастье было уже в том, что миллионы простых японцев снова начинали жить нормальной человеческой жизнью. Каждая новая неоновая реклама, каждое новое бетонное здание были реальными вестниками прогресса. И все же меня не отпускало чувство, будто разбилась моя надежда. Надежда на нечто более вдохновляющее, чем просто материальное благополучие. Вспоминая о неукротимом духе этих побежденных людей, собиравшихся в кинозалы в 1946-м, об их открытости новым идеям, об их подлинном стоицизме, я испытывал чувство потери: неисполненные обещания, попранные надежды… Из этой катастрофы могло выйти нечто великое. Вместо этого японцы вобрали самое худшее из американского образа жизни, причем импортировали его оптом и всосали жадно, без особого понимания. Мы дали им демократию, но что они с ней сделали? Выбрали премьер-министром человека, который за несколько лет до того был арестован за военные преступления?[64]

Я жалуюсь на японцев, хотя по большому счету обвинять нужно мою страну. Мы научили их подражать нам во всем, и они стали слишком усердными учениками. Мы внушили им идею о нашем превосходстве — и они, как бедные ягнята, в это поверили. Мы освободили из тюрьмы Нобусукэ Киси, надсмотрщика над рабами в Маньчжурии и военного министра в кабинете генерала Тодзё, только потому, что он был антикоммунистом. И что, кто-нибудь протестовал? Да ничуть. Японцам очень хотелось забыть о прошлом, купиться на обещания богатой жизни. Они слишком сильно этого хотели. Подобно безропотной малолетней проститутке, «девочке пан-пан», Япония раскинула перед нами ножки, чтобы мы оплодотворили ее семенем нашей мелкой и серой посредственности. Она получила жевательную резинку, шоколадки «Херши», духи и шелковые чулки, но потеряла душу. И теперь ненавидела нас за это.

Ненависть совращенной к совратителю, проститутки к клиенту. Я видел это в кино: героические истории, чей сопливо-слезливый сюжет вертится вокруг военных баз США, или фильмы про Хиросиму, в одном из которых группа злорадствующих американских туристов покупала на сувениры кости своих испепеленных жертв.

Мне бы очень хотелось посмотреть, как проходили выборы Киси, этого вечно плетущего интриги бюрократа с безвольным подбородком и выпирающими зубами, который стоял у начала всего, что в Японии потерпело неудачу. А ведь признаки этого загнивания я мог бы заметить и раньше, в те далекие дни, когда был ослеплен своими наивными идеями. Возможно, идея преобразования Японии была обречены изначально, обречена из-за нашей надменности и ложных ожиданий. Как американцам вообще могло прийти в голову, что они могут так вот запросто взять древнюю культуру и, по мановению волшебной палочки генерала Макартура, переделать ее по своему собственному образу и подобию? Только люди с полным отсутствием чувства истории или чувства трагедии могли впасть в такую гордыню. Наверное, прав Тони Лукка: для японцев все равно, что мы, что банка с консервированной фасолью. Вся эта оккупация была не более чем рябью на поверхности океана японской истории.

И тем не менее мой старый друг Нобуо Хотта, чье лицо, казалось, избороздили все печали, пережитые его страной в XX веке, оставался на удивление оптимистичен даже в период охоты за коммунистами, в годы возвышения Киси. Самый неразговорчивый человек из всех, кого я знаю, он очень был очень оживлен, когда как-то ночью мы встретились, чтобы хорошенько выпить в «Паломе», его любимом маленьком баре на Синдзюку, рядом с храмом Ханадзоно. Стояла одна из тех самых волшебных ночей. Воздух после стольких дождей был подернут дымкой и походил на тончайшую кисею; вдоль аллей мерцали неоновые вывески баров. Где-то за общественным туалетом бренчал на гитаре бродячий музыкант. Было не очень поздно, несколько посетителей еще сидели в баре, болтали с Норико — мамой-сан и хранительницей чужих тайн.

— Киси? — переспросил меня Хотта. — Я знал Киси в Маньчжурии. Ты в курсе, что он был членом Клуба поклонников Ри Коран? Обаятельный, с прекрасными манерами, всегда улыбается, руки — нежные, как у женщины. В жизни не догадаешься, что именно он отвечал за то, чтобы тысячи китайских рабов до смерти надрывались на литейных заводах и угольных шахтах Маньчжоу-го. Но ты не волнуйся. Здесь он сам себя переиграл. Японский народ больше не обманешь. Он этого Киси скинет. Вы, американцы, думаете, что выберетесь сухими из воды, придушив нас этой удавкой Договора о безопасности? Думаете, мы позволим вам держать свои бомбардировщики на нашей земле и авианосцы в наших портах. Тут все не так просто. Киси не прочь подписать что угодно и отдать то, что принадлежит японцам по праву рождения, за горшок золота. Его не волнует, что Япония станет одной громадной базой американского империализма. Но японцы с этим не согласятся. Только не в этот раз! Если Киси подпишет договор, будет революция. Это важнейший момент в нашей истории, которого я ждал всю жизнь. Мы, знаешь ли, тоже можем быть бунтарями. Смотри внимательно, скоро грянет революция…