Книга Интервенция. Харбинский экспресс-2 - Андрей Орлов

– А то и было, что ничего не было. Как подрядили меня, так и проторчала там почти что безвылазно. Пару раз только к мадам отпросилась, а так – ни-ни.

– Стало быть, первого японца ты знаешь, а второго – впервые видишь?

– Отчего же не знаю? – удивилась Софи́.– Очень даже знаю. Это ж Ю-ю, брат нашей прачки.

– Какой еще прачки? – быстро спросил Павел Романович.

– Ее зовут Мэй, она в заведении недавно. Сказала (ну, в смысле, жестами объяснила, язык-то у ней вырезан) – вот, дескать, братца своего привезла из деревни. Пусть он немножко выучиться по-русски болтать, и тогда ему просто цены не будет.

– Да уж, – пробормотал Павел Романович, – воистину, нету ему цены.

Но Софи́ не поняла, закивала головой:

– Да-да, его и этот, который взрослый, очень уважал. И ценил. Я немного по-ихнему понимаю. У меня брат в японском плену был, нахватался там слов, а потом и меня научил. А знаете, – вдруг без всякого перехода сказала Софи́,– ведь они бы вас точно убили. Я потому говорю, что это для них не впервой. Они уже одного человека при мне жизни лишили. Даже двух!

– Кого это?

– Чиновника одного, молоденького. Мне велели его завлечь, а потом убили. А заодно и извозчика. Боялись, что донесет.

После этого признания Софи́ замолчала. Павел Романович тоже не знал, что сказать. Пауза затягивалась и делалась неприятной.

– Вы меня, должно, презираете, – вдруг сказала Софи́.– Думаете – вот тварь продажная, мало того что телом торгует, так еще и в душегубстве повинна. Верно?

– Ничего такого я не думаю, – пробормотал Павел Романович. – И вообще, я тебе не судья.

– Это вы от благородства. А в душе-то, верно, так и считаете. Только знаете что? Ведь вы правы. Продажная, и в смертоубийстве замешана. Да только вины моей тут нет.

– Почему же? – удивился Павел Романович.

– Потому. Как, думаете, я к мадам попала? Рассказать? Так слушайте.

Дохтуров подумал, что услышит сейчас пошлую историю о совратителе и падшей невинности. Но вышло иначе.

– Я по своей воле к мадам заявилась, – рассказывала Софи́.– Потому что нравилось мне это дело пуще всего на свете. В двенадцать годков впервые попробовала, и так полюбилось мне – страсть! Просто ни о чем и думать не могла поначалу. По мне, нету ничего в жизни сладостней. А тут еще и деньги платят. И вот что скажу: будут вас уверять кокотки, будто они с нужды или по принуждению желтый билет имеют, – не верьте. Вот нас у мадам всего девятнадцать. Так по принуждению – только Лилька-Итальянка (на самом деле никакая она не итальянка, а цыганка, ее отец совратил, у них это в заводе). Да еще фру Нобель. Но эта штучка скорей по расчету.

– Кто-кто?

– Ингрид Нобель. Она себя шведкой считает и очень через это гордится. Так и клиентам представляется. Мы-то ее Грушкой зовем. Только она из курляндских полячек будет, а в Швеции отродясь не бывала. Жадная – страх.

– Ее тоже отец совратил? – спросил Павел Романович.

– Никто ее не совращал. Она сама пошла к нам работать. Потому что ничего делать не умеет, а денег хочет, и много. На домик, понимаете, копит.

– То есть?..

– У себя, в Курляндии. Хочет там дом купить, с магазином. Тем и жить будет. Все копит, копит. Снега зимой не выпросишь.

– Далековато она забралась – на домик-то собирая.

– Она такая. Все ищет, где у публики денег побольше. В столице-то теперь с этим не очень. Так она сюда пробралась. И соберет на домик, не сомневайтесь!

– Я и не сомневаюсь, – сказал Павел Романович. – Я…

– Иди сюда, – сказала вдруг Софи́.

– Послушай, нам с тобой лучше…

– Молчи, – перебила Софи́.– Не говори ничего. Просто иди сюда…

* * *

Дохтуров искоса оглядел собравшихся. В комнате расположились двое мужчин – ротмистр с господином Соповым (оба негромко переговариваются и вид имеют самый довольный) – и Анна Николаевна Дроздова. Она демонстративно отвернулась к окну, да так и застыла. Причину этой холодности Павел Романович представлял себе очень хорошо: вся компания столкнулась в коридоре с Софи́, которую Дохтуров буквально за минуту до того отправил с одним поручением. Но женщину провести трудно – и выходящая ранним утром от Павла Романовича смазливая девица совершенно скомпрометировала его в глазах мадемуазель Дроздовой.

Удивительно было, конечно, видеть их всех. Еще час назад Павел Романович был уверен, что спутники его далеко, в Цицикаре. А может, и где-то подальше. И вот теперь сидят они все вместе, в маленькой чужой комнатке – и комнатка эта кажется обжитой и даже уютной.

«Перед Анной Николаевной ужас как неудобно, – страдал Павел Романович. – Можно не сомневаться – все она поняла про Софи́. Лучше и не объяснять ничего, только хуже получится. Что ж, значит – не судьба».

Да, неожиданно получилось.

А вышло так: в половине шестого утра раздался с улицы короткий свист. Павел Романович, который за последнее время наловчился спать вполуха, мигом проснулся, метнулся к окну. И увидел: стоит на противоположной стороне коляска с тремя-четырьмя седоками (из-за туману было нечетко видно), а внизу, прямо под окном – штаб-ротмистр красуется, Агранцев Владимир Петрович, собственной персоной. Свеж, будто огурчик. И знаки рукой подает – дескать, пожалуйте гостей встречать.

Вот так и свиделись.

– А что ж вы думали, доктор, – говорил потом ротмистр, – отделались от нас насовсем? Не-ет, голубчик. Как вы уехали, я весь покой потерял. Прямо места себе не находил. Все вспоминал ваш проект и думал – лекарь наш пропадет ни за грош. Непременно сгинет через свои романтические мечтания. В общем, переговорил на другой день с атаманом, тот и дал мне спецпаровоз, с вагончиком. Объявляю своим спутникам: так и так, дескать, возвращаюсь в Харбин, нашему доктору в помощь и охранение. И что ж вы думаете? Все как один изъявляют желание составить компанию! Каково!

– Н-да, в самом деле удивительно… – промямлил Павел Романович.

При этом Анна Николаевна окинула его мгновенным, но весьма выразительным взором.

– А после уж, как в Харбин прикатили, господин Сопов, стало быть, отличился, – продолжал ротмистр. – Пошептался он о чем-то с извозчиками на бирже, и – будьте любезны: адресок. Проживает-де наш доктор временно на съемном углу, совместно с каким-то чиновничком, отставной козы барабанщиком. Я засомневался, но решили проверить. И – вот он вы! Ах, ловок наш Клавдий Симеонович, ничего не скажешь. Будто и не купец вовсе, а полицейский ярыжка.

Агранцев засмеялся, очень довольный собственной шуткой.

Остальные молчали.

– Что вы об этом думаете? – отсмеявшись, спросил ротмистр.

«А то, что волновала вас с Соповым исключительно судьба панацеи, – хмуро подумал Павел Романович. – Вовсе не моя собственная».