Книга Спасти Колчака! «Попаданец» Адмирала - Герман Романов

— Сэр, мы только рады будем покинуть вашу страну. И еще, сэр — ни я, ни мои солдаты, ни американская армия грабежом не занимаемся…

— Потому мы с вами и говорим, капитан. А не стреляем! А вот на одного чеха приходится один вагон русского добра. И вы думаете, что они соизволили его купить за свои кровные?!

— Я так не думаю, сэр!

— И еще одно, капитан. Передайте полковнику Морроу наши предложения. Меха мы ему вернем немедленно, как только он захочет. Нарушать бизнес нельзя, — моряк произнес последние два слова с легкой брезгливостью, непонятной для Смита.

— Можем вернуть и все ваше оружие, за исключением примерно ста тысяч патронов, и так, по малости — пара биноклей, пара-тройка пулеметов и прочего. Сами понимаете — в Иркутске был бой. Вернем и то, что забрали сейчас здесь у вас в качестве трофеев. Но только у нас есть условия…

— Позвольте узнать — какие, сэр?

— Первое такое — полковник письменно приносит извинения за это нападение и обещает впредь не предпринимать агрессивных против нас действий. И второй вариант… Завтра-послезавтра ваши солдаты начинают наступление против партизан у Мысовой, Не беспокойтесь, наступления не будет, просто постреляете по сопкам, и партизаны сами уйдут в тайгу. Мой ледокол обстреляет все возможные цели по вашим указаниям. Патроны и снаряды ваш полковник спишет на бой, так же как этих трех несчастных солдат. Их семьям ведь положена пенсия, как павшим в бою?

— Положена, сэр.

— И если полковник спишет намного больше, то мы согласны обсудить все возможные варианты. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю?

— Конечно, сэр.

— Тогда передайте полковнику, что я буду рад с ним встретиться вечером в Слюдянке, я прибуду туда с моими войсками. До встречи, капитан!

— До свидания, сэр!

Фомин мрачно усмехнулся — ротмистр Арчегов, которого он для пущего веса «произвел» в генералы, снова оказался прав. Прав в своем цинизме — противнику всегда нужно давать на выбор два варианта, вот только один должен быть неприемлем для него абсолютно, а второй выгоден нам…

Глазково

— Это пока не власть, Ефим Георгиевич, а сборище истеричных гимназисток в положении! — Ермаков возбужденно прошелся по большому залу бывшего здания Русско-азиатского банка, в котором еще вчера заседало всероссийское правительство, тоже бывшее.

Бывал он здесь неоднократно, когда в приснопамятные годы далекого будущего в сем здании поликлиника располагалась. Вот только на втором этаже большого зала не было — разбит был перегородками на многочисленные клетушки регистрации. А сейчас здесь правительственное присутствие, новоявленное…

— Ты представить не можешь, Константин Иванович, но бывшее правительство за четыре дня не сделало ничего. Ничего, даже не пошевелились. За это время только я что-то делал, на месте военного министра вроде был. Сам поднял военные училища да переарестовал всех политцентровцев вкупе…

— Вот потому-то они всю Сибирь про… и про… — от жесткого ругательства Арчегова Ефима Георгиевича передернуло. Таким ротмистра он еще не видел.

Какой тут гуманист и интеллигент, как он именует себя с улыбкой — любой башибузук турецкий от зависти плакать будет. Перерезал народу и еще выражается словесами. И выражения у него какие — смачные, боцманам с тральщиков на память.

— В общем, так, господин военный министр, должности мы с тобой получили, теперь перейдем к делу…

Договорить Ермаков не успел, как дверь распахнулась, и в зал быстро вошли еще два министра, два кислых друга Ивана, как мысленно окрестил их Константин — Серебренников и Михайлов. И сразу набросились на них, что твои цепные псы, потрясая в воздухе листками.

— Ефим Георгиевич, ну нельзя же так. Вводить осадное положение в городе и губернии вы можете, но это же террор какой-то. И как это понимать прикажете, — Серебренников возбужденно вытер капельки пота на блестящей лысине. Молодой министр, сорока еще нет, впрочем, как и всем четверым здесь собравшимся.

— Расстреливать на месте насильников, грабителей и растлителей — я это еще понимаю. Но почему вместе с ними указаны большевики, эсеры, агитаторы и демагоги. При чем здесь это, генерал?

— А при том, уважаемый Иван Иннокентьевич, что именно сейчас эта сволочь опаснее всего, и расстреливать ее нужно в первую очередь. Дабы умы в смущение не приводила…

— Я полностью согласен с полковником, — Ермаков вмешался и жестко выделил голосом новый чин Сычева. — Но лучше бы вешать…

— Как вешать?

— За шею, как еще вешают. На первом попавшемся суку, лишь бы покрепче был. Добрым людям в назидание, а злым в устрашение. Жаль только патрульных солдат и юнкеров. Расстрелять намного легче, чем на морозе с веревками возиться да всякую сволочь на них вздергивать.

— Но это же…

— Это гражданская война! Иван Иннокентьевич, ведь если революцию в белых перчатках не делают, то нечего пенять, если мы ежовые рукавицы наденем. И еще одно — я настоятельно прошу вас всех принять закон, запрещающий деятельность всех левых партий любого толка и окраски на весь период войны, вплоть до созыва Сибирского Земского Собора.

— Это как-то не звучит. Может, лучше учредительное или народное собрание? Да и запрет партий вызовет всеобщее недовольство, и от наших союзников протест будет…

— Тамбовский волк им союзник, — Ермакова аж затрясло от гнева, — от них одни беды на нашу голову. А что касается запрета, то лучше запретить деятельность всех всероссийских партий. У нас сейчас должна быть только одна партия — спасения Сибири, а все остальное от лукавого. Оставим автономистов и умеренных националистов из лояльных туземцев — вроде бы других чисто сибирских политических течений больше нет…

— Я согласен с Константином Ивановичем, — неожиданно вмешался в разговор доселе молчавший Михайлов. — До созыва непартийного земского собора следует все же запретить деятельность всероссийских партий.

— Благодарю, Иван Андрианович, — Ермаков с интересом посмотрел на министра финансов.

Ирония судьбы, прямо слово. Еще нет и тридцати лет, родился на каторге, куда упрятали за террор его отца, известного народника. Вроде должен быть левым, а имеет довольно правые взгляды и на дух не переносит эсеров с большевиками.

— Иван Иннокентьевич! Поймите же — это необходимо!

Серебренников медленно обвел взглядом двух решительно настроенных собратьев по министерским портфелям и более радикального командующего. Ермаков читал его мемуары, до которых сам автор еще не задумывался, и если и напишет их когда-то, то будут они уже другими. А сейчас министр экономики и снабжения явно что-то просчитывал — он был сторонником умеренных действий и всячески сторонился крайностей.

— Что ж, господа, я присоединяюсь к вашему мнению. Но думаю о том, не сделаем ли мы ошибки…

Ефим Георгиевич облегченно вздохнул — раз решение принято единогласно, то оно будет проведено. Больной Вологодский пока самоустранился, хоть обязанности премьер-министра принял. Но согласился одобрить любое решение своего кабинета из трех наличных министров, если оно ими будет принято единогласно. Правда, у него был к ним еще ряд вопросов, и потому Ефим Георгиевич требовательно спросил: