Книга Боярышня Евдокия - Юлия Викторовна Меллер

поискам боярышни в надежде узнать что-то и про своего боярича, услышал имя предыдущего хозяина дома. Услышал — и расталкивая всех, вылез вперёд, во всеуслышание крича, что давно знает Тимошку Сергеева.

— Иуда он! Предал и отдал на растерзание татям всю семью Носиковых. Ни баб, ни детишек не пожалел!

Начавший собираться у ворот народ вспомнил погибших Носиковых. Новость о причастности к их гибели Тимошки взбудоражила людей, а когда они узнали, что им же похищена сказочница, то многие вызвались помочь искать.

Боярин Овин стоял истуканом, переживая свалившиеся на него за последнее время беды и никак не реагируя на обращения с желанием помочь. Он казался себе щепкой, носимой по волнам неспокойного моря и стыдился, что не может ничего исправить. Матвей тоже растерялся, понимая, что, не зная города и окрестностей, не сумеет организовать народ, а Семёну лишние люди были только помехой.

— Опиши Тимошку Сергеева! — потребовал боярич, едва ли не рыча от досады. Кабы знать заранее, что две пропажи связаны, то не пришлось бы терять время.

— Обыкновенный, — волнуясь, заговорил Бориска и понимая, что его слова звучат глупо, заторопился объяснить: — Смотришь на него — и кажется, что человек человеком, а душа у него гнилая!

Желваки на лице Семёна сдвинулись, а нос словно бы заострился при напряженных ноздрях, но более он ничем не выдал своё раздражение и начал задавать наводящие вопросы.

Из выжатого из дядьки Гаврилы описания получалось, что старосте Селифантову служит тот самый Тимофей Сергеев, который ранее хозяйствовал у Носиковых.

— Жил себе спокойно здесь убивец, ни о чём не тужил, — развернувшись к людям, зло высказался Борис, когда Семён оставил его и начать по-новой осматривать двор. — А я всё про него расскажу!

Пока дядька боярича Златова клялся и божился перед новгородцами, что именно Тимошка извёл Носиковых и посылал татей вдогонку его хозяину, Семён пытался найти хоть какую-то зацепку.

Боярин Овин сжал губы в нитку, увидев, что московский сыскарь вновь рыщет, но ничего не сказал.

Волк обводил двор взглядом и приметил здоровенную бабу, угрюмо следящую за происходящим. В отличие от новых хозяев дома она не выглядела напуганной, а была в ней какая-то… злая насмешливость. Он подошел к ней, а баба отвернула от него лицо, изображая смущение и даже опустила глаза. Семён невольно ощерился, нутром почувствовав фальшь.

— Говори, куда боярышню дела! — зарычал он и надвинулся, норовя прижать её стене.

Баба расправила плечи, выставила грудь и отпихнув легковесного боярича, ожгла ярым взглядом и зашипела:

— Не жмись ко мне, а то схвачу и косточки посчитаю!

Не ожидавший отпора Семён, бестолково моргнул — и тут же поднёс к её носу кулак с зажатой плёткой.

— Видишь? — угрожающе спросил он.

— Вижу, — с хрипотцой ответила она.

— Попотчевать?

— А за что? — ничуть не испугалась жёнка.

— За боярышню скраденную, — теряя терпение, теперь уже зашипел он.

— Почём мне знать, что за дела были у хозяина? — намного тише буркнула она. — Мне никто не докладывает, скрадена она или в гости зашла.

— Значит, была здесь боярышня?! — воскликнул прислушивающийся боярин Овин и не сумел скрыть облегченного вздоха. Теперь никто не обвинит его в подстрекательстве к смуте.

Баба пожала плечами и попробовала уйти, но Семён резко подался вперёд и жёстко впечатал её в стену:

— Смотреть на меня, взгляд не отрывать, не моргать, не чесаться, не… короче, отвечать «да» или «нет»! — выпалил он.

— Чё? Дурной, что ли? — она перекрестилась, глядя на боярича с опаской и бросила умоляющий взгляд на своих новых хозяев. Но те подавленно слушали пришлого воина, рассказывающего о кознях бывшего хозяина двора. Челядинка попыталась вызвать жалость у солидного боярина, но тот хмурился, грозно сверкал очами, дул щёки и выжидал. Поняв, что никто ей не поможет, она гаркнула прямо в лицо бояричу:

— Не хочу спать, выспалась!

— Чё? — опешил Семен. — Тьфу, дура! — растерянно выругался он. — Ты чего несёшь? Какое спать?

— А того! — неожиданно обиделась и разъярилась жёнка. — Все вы московские больные на голову! И Тимофей Сергеич меня дурой обзывал. А за что? — резко оттолкнув Семёна, она выпрямилась и на весь двор заголосила:

— Откудова мне знать, надо смотреть или не надо, слушать или не слушать? Уж стараешься, не знаешь, как угодить, а всё одно броси-и-и-ил! — закончила она завыванием, да так, что весь шум смолк и народ дружно уставился на Семёна.

 А ему пришлось успокаивать бабу-дуру и дословно повторить, что же её так задело. Она и повторила. Достала ракушку с продетой в неё веревочкой и начала водить перед её носом Семена:

— Спа-а-ать, — протяжно завыла она, — ты хочешь спа-а-а-а-а-ать! — требовал её вой.

Мороз по коже шёл от призывных завываний. Все слушали её, раскрыв рты, крестились, пятились. Кто-то споткнулся, потянув за собой товарища, а баба продолжала угрожающе гудеть своим басом:

— Спа-а-а-ть!

Еле убрались, не потеряв достоинства. Народ первым смекнул, что дело нечисто и испарился, как не был. Служивые отступили, заняв позиции поодаль. Боярин Овин понёсся в церковь, чтобы скорее снять порчу после ведьминского ритуала, чтобы не успела въесться в душу.

А на Семёна снизошло спокойствие — уж Дунькины шуточки он всегда и везде узнает! Это хорошо ещё, что она не применила к этой бабе метод «кручу верчу запутать хочу», а то схлопотать могла от неё по своей умной головушке.

 Вызнав у условной преступницы и условно пострадавшей челядинки, в каком направление поехал Тимошка, отправился по следу.

 И вот, Волк идёт по следу, останавливаясь на каждом перепутье, чтобы определить, куда двигаться дальше, а служивые позади него ворчат. Рядом с Семёном держатся его холопы и Гаврилин дядька.

Семён уже несколько раз не смог найти на перепутье нужный отпечаток и приходилось наугад выбирать путь, идти по нему, ища след уже