Книга В путь-дорогу! Том I - Петр Дмитриевич Боборыкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
ХХIV.
Измѣнилась жизнь людей, измѣнилась и обстановка: жилыя комнаты большаго дома получили другой видъ. Въ одинъ мѣсяцъ ихъ нельзя было узнать. Диванная превратилась въ уютный рабочій кабинетъ и оживленную гостиную. Ее оклеили обоями, поставили новую мебель, наполнили ее цвѣтами и зеленью. На мѣстѣ стараго жесткаго дивана, гдѣ бабушка сидѣла десятки лѣтъ, стоялъ мягкій, глубокій диванъ, на которомъ Борисъ и Софья Николаевна просиживали цѣлые вечера. У стѣны, примыкавшей къ гостиной, стояло піанино, выписанное изъ Москвы; у противоположной стѣны помѣщался маленькій диванчикъ, тутъ ставился по вечерамъ чайный столъ, и Маша всегда хлопотала около него. Софья Николаевна придала этой сухой комнатѣ такую привлекательность, что вся вечерняя жизнь большаго дома сосредоточивалась въ ней. Она обставила ее разными бездѣлушками, съ которыми входитъ въ комнату жизнь. На столѣ, передъ диваномъ, лежали книги и журналы, Машины книжки и картинки; вездѣ видно было пріятное для глазъ разнообразіе, все дышало мыслью, работой, свѣжестью… Каждый вечеръ эта прежде суровая, старческая диванная наполнялась молодыми голосами…. и въ одинъ такой вечеръ больше слетало звуковъ и роилось мыслей, чѣмъ въ цѣлые годы владычества бабиньки.
Въ чайной помѣщался буфетъ. Тутъ было теперь царство Мироновны. Она разливала въ этой комнатѣ поутру чай, присматривала за столовымъ бѣльемъ и серебромъ и сидѣла иногда по вечерамъ съ чулкомъ. Старушка была очень довольна своимъ положеніемъ. По натурѣ дѣятельная, она имѣла теперь на рукахъ гораздо больше дѣла; занималась хозяйствомъ и Машей, и вездѣ поспѣвала. На Бориса она смотрѣла все такъ же, по-прежнему называла его долговязымъ, но привычка ходить за нимъ была такъ сильна въ Мироновнѣ, что каждое утро она подходила къ его спальнѣ и будила его. Тутъ у нихъ происходили всегда разговоры о разныхъ разностяхъ, и Борисъ видѣлъ съ удовольствіемъ, что Мироновнѣ пришлась по сердцу Софья Николаевна, что она не нахвалится ея добротой и «смышленностью», какъ выражалась старушка.
Дѣвичья и верхнія каморки были также почищены. Въ нихъ размѣщены старухи, отъ которыхъ нельзя было избавиться. Комнаты Софьи Николаевны и Маши сдѣлались еще уютнѣе и свѣжѣе. Свѣтленкіе обои и простая мебель въ бѣлыхъ чехлахъ придавали имъ видъ необыкновенной чистоты… Это были два пріюта изящной женственности: въ одномъ распускался прекрасный цвѣтокъ, — а въ другомъ онъ жилъ уже въ полной красотѣ и энергіи. Борисъ рѣдко бывалъ въ комнатѣ Софьи Николаевны, его каждый разъ что-то удерживало. Онъ инстинктивно боялся чего-то. Когда ихъ бесѣды заходили далеко за полночь, онъ провожалъ ее наверхъ и тамъ оставался иногда нѣсколько минутъ; но рѣдко присаживался на диванъ. Ему не хотѣлось тогда оставлять этой комнатки, гдѣ все дышало Софьей Николаевной, но онъ торопилъ себя, наноминалъ теткѣ, что пора спать, и быстро спускался внизъ къ себѣ, въ свою одинокую спальню.
А его спальня, хоть и была обновлена, но все носила на себѣ грустный отпечатокъ, по крайней мѣрѣ такъ казалось Борису, можетъ быть оттого, что тамъ онъ бывалъ одинъ съ воспоминаніями прежней скорбной жизни.
Бильярдная превратилась въ столовую. Въ ней было слишкомъ много мѣста для маленькой семьи въ три человѣка. Обѣдъ, всегда прекрасно сервированный, заказывался Софьей Николаевной. Она въ одну недѣлю измѣнила весь порядокъ въ домѣ, распустила лишнихъ людей, во все вошла сама, все привела въ приличный видъ и съ постояннымъ вниманіемъ слѣдила за всѣми мелочами. Но ничего она не дѣлала, ничѣмъ не распоряжалась, не переговоривши съ Ѳедоромъ Петровичемъ и Борисомъ. Ѳедоръ Петровичъ почти каждый день заѣзжалъ къ нимъ, больше по утрамъ; иногда обѣдалъ, вечеромъ бывалъ рѣдко, повторяя съ улыбкой «больно умно ужъ вы говорите, молодые люди; вамъ со мной скучно». Но онъ любилъ слушать пѣніе Софьи Николаевны, и разъ въ недѣлю доставлялъ себѣ это удовольствіе.
Ѳедоръ Петровичъ продолжать хлопотать по дѣламъ своей опеки. Онъ помѣстилъ капиталъ и ѣздилъ осмотрѣть деревни; привелъ тамъ все въ порядокъ, смѣнилъ прикащиковъ и строго слѣдилъ за ходомъ работъ по донесеніямъ и деревенскимъ вѣдомостямъ.
Всѣ въ домѣ такъ привыкли къ нему, что смотрѣли какъ на роднаго; даже Горшковъ и Абласовъ сошлись съ нимъ, шутили; онъ имъ разсказывалъ анекдоты изъ; своей школьной жизни. Ѳедоръ Петровичъ былъ воспитанникъ московскаго университетскаго пансіона, и любилъ заводить объ немъ рѣчь, вспоминая времена, когда Мерзляковъ училъ ихъ поэзіи, а директоръ, старичекъ Актонскій, спрашивалъ на экзаменѣ изъ сельскаго хозяйства: «по скольку яицъ несетъ курица въ день».
Итакъ, каждая жилая комната большаго дома получила теперь смыслъ и жизнь. Но пріемная зала и гостиная стояли пустыя и холодныя, въ прежнемъ оледенѣломъ видѣ. Только въ залѣ было новое фортепіано, на которомъ Маша каждый день перебирала по клавишамъ своими прозрачными пальчиками.
Даже въ службахъ и на дворѣ все было подновлено и вычищено. Особенно кухня нуждалась въ этомъ. Безполезныя и безногія лошади были проданы и замѣнены тропкой прекрасныхъ сѣрыхъ лошадей. Савраска, по убѣжденію Ѳеофила, осталась при домѣ, но лишилась уже чести служить молодому барину: она назначена была учителямъ: каждое послѣ-обѣда она привозила ихъ на урокъ и отвозила домой.
XXV.
Наступили святки. Гимназистовъ распустили до 8-го января. Борисъ обрадовался зимней вакаціи. Не нужно было каждое утро отправляться въ классы; можно цѣлый день проводить дома.
Борисъ, вернувшись изъ гимназіи, объявилъ Софьѣ Николаевнѣ и Машѣ, что ни на минуту не разстанется съ ними цѣлыхъ двѣ недѣли.
Маша захлопала въ ладоши и весь обѣдъ проболтала.
Вечеромъ, она рано ушла спать, и Борисъ остался съ теткой въ диванной.
— Тетя, — сказалъ Борисъ: — мы можемъ удвоить наши англійскіе уроки… теперь я цѣлый день буду дома.
— Хорошо, Борисъ, я стану тебѣ задавать переводы… — Софья Николаевна прошлась по комнатѣ и взглянула въ окно. — Какая сегодня славная, звѣздная ночь, не поѣхать-ли намъ покататься?
— Поѣдемте, въ маленькихъ санкахъ, я буду править… Сейчасъ велю заложить!…
Борисъ быстро вышелъ, и черезъ двадцать минутъ они уже ѣхали по площади.
Сильный морозъ хрустѣлъ подъ копытами и полозьями саней. Савраска бѣжала бойко. Борисъ сидѣлъ, плотно прижавшись къ Софьѣ Николаевнѣ. Мягкій пухъ ея собольяго воротника щекоталъ его лѣвую щеку и обдавалъ пріятной теплотой. Въ полусвѣтѣ снѣжной ночи, глаза ея блистали яркими звѣздами. Блѣдное лицо выглядывало изъ чернаго атласнаго капора, точно изъ ниши, и дышало страстной красотой, среди холоднаго бѣлаго снѣга…
На поворотѣ съ площади въ Острожную улицу сани подскочили въ довольно глубокомъ ухабѣ. Софья Николаевна слегка вскрикнула и правой рукой схватилась за Бориса.
Онъ остановилъ лошадь.
— Не бойтесь, тетя, не выпадемъ.
— Я буду за тебя держаться, — сказала Софья Николаевна и обняла Бориса.
— Да я васъ стѣснилъ… садитесь
