Книга Две королевы - Александр Дюма

— Мы подождем, — заявила графиня Суасонская, — какой же праздник без его величества!

— Увы! — ответил Карл II. — Я не скоро освобожусь, совет продлится не менее пяти-шести часов, не ждите меня. Я прощаюсь с вами, графиня, поскольку завтра вы уезжаете, но надеюсь увидеть вас снова в Мадриде. Носите это в память обо мне.

И он протянул ей очень красивые часы со своим портретом, усыпанные бриллиантами. Королева воспользовалась случаем, чтобы преподнести и свой подарок — необыкновенный браслет, украшенный редкостными эмалями с чудесной росписью. На одной из этих эмалей был изображен Людовик XIV, на другой — кардинал Мазарини, на третьей — принц Евгений; все три портрета отличались поразительным сходством с оригиналами. Медальоны были обрамлены надписью, протянувшейся по кругу:

«ОДИН СДЕЛАЛ, ДРУГОЙ СДЕЛАЕТ».

Великолепный подарок, стоивший так дорого и изготовленный с таким вкусом, был принят с благодарностью.

— О ваше величество, если бы эти слова соответствовали истине, я была бы счастливейшей из смертных. Но увы! Я уже не верю им. Король был слишком несправедлив к тому, кто сделал, и слишком жесток к тому, кто хотел сделать.

Королева не поддержала разговор, и праздник начался. Пажи графини принесли на десерт великолепный померанцевый торт, помешенный в позолоченную корзину. Все были в восторге от этого чуда.

— Я приготовила его сама, ваше величество, и прошу разрешения угостить всех из собственных рук. Видите ли, у каждого кусочка свой цвет и свой аромат. Ее величество королева получит вот эту прелестную белую лилию из воздушного крема — такое по ее вкусу, и потому я предназначила лилию ей. Каждый выберет тот цветок, который предпочитает.

Торт был изготовлен в виде букета и казался подлинным произведением искусства. К этому времени уже перешли к фруктам, и все были немного возбуждены испанскими и французскими винами лучших марок; радость царила на этом маленьком пиршестве, наконец-то все могли от души повеселиться под этими роскошными сводами, где веселью, казалось, уже не было места.

Торт разрезали, распределили и буквально растерзали; королева съела свою лилию с явным удовольствием, заявив, что она превосходна. Нада потребовал один бутончик, а графиня фон Перниц, Сапата и Нина, сидевшие на полу рядом с королевой, получили из ее рук по лепестку от прекрасного цветка; маленькие американские собачки бросились отнимать у них угощение и началась возня. Королеву рассмешила эта игра, в которой собачки потерпели поражение: они не ухватили ни крошки.

Разошлись уже после десяти часов. Король появился за несколько минут до этого; ему оставили кусок торта, и он съел его, предложив предварительно королеве, которой так понравилось угощение, что она не отказалась и попробовала еще немного. Графиню это явно растрогало, она со слезами на глазах поцеловала королеве руку; Мария Луиза тоже расплакалась, расцеловала ее в обе щеки и повторила:

— Я не говорю вам «прощайте», графиня, возвращайтесь поскорее.

Королева проводила г-жу де Суасон до дверей своей комнаты и стала смотреть ей вслед, пока та не исчезла из виду, а затем, поскольку время было уже позднее и она чувствовала себя уставшей, велела приготовить ей постель.

Ночь прошла неспокойно: Мария Луиза почти не спала; у короля был чуткий сон, он заметил что-то неладное и спросил королеву, хорошо ли она себя чувствует.

— Хорошо, государь; все это из-за вина, которое меня заставили выпить; я к нему не привыкла: оно действует мне на голову.

Тем не менее ей пришлось встать в обычное время и пойти на мессу. Де Асторга, отсутствовавший неделю, должен был появиться именно в этот день, и она надеялась, что, встав рано, скорее увидит его, — в нем были ее счастье и ее жизнь.

Раздвигая шторы, Луизон сказала, что Нада пожаловался на сильные головные боли и попросил разрешения не ходить на мессу, чтобы полежать.

— Он тоже слишком много выпил, — смеясь, сказала королева.

— Если бы ваше величество видели его! Малыш совсем изменился.

— Пусть отдохнет, у нас в нем пока нет надобности; но он должен явиться к обеду, я отпускаю его только на это время.

Мария Луиза встала с тяжелой головой, но не настолько, чтобы жаловаться. Король, наоборот, чувствовал себя великолепно и отпустил в ее адрес одну из тех неуклюжих испанских шуток, которые больше похожи на грубость. Следует заметить, что только два народа из всех, населяющих землю, отличаются природным остроумием — французы и итальянцы. Другим свойственна вежливость, обходительность, глубокомыслие, но остроумие — нет. Вчера я сказала об этом г-ну де Вольтеру, он ответил, что я совершенно права, но просит моего снисхождения лишь для милорда Болингброка.

Утро прошло по заведенному распорядку, тому незыблемому укладу, который нельзя нарушить и который, по моему ощущению, превращает в пытку жизнь королей. Каждый день делать одно и то же, в один и тот же час и всегда одинаково! Я не хотела бы быть королевой, даже если бы пришлось делить трон с самым дорогим мне человеком: это было бы танталовой мукой и у меня не оставалось бы времени любить его.

Наступил час обеда. Герцог де Асторга утром не появился. Он пришел исполнять свои обязанности только к обеду. Приветствуя королеву перед тем как повести ее в обеденный зал, он заметил, как сильно изменилось ее лицо, и не мог скрыть удивления.

— Ваше величество больны? — спросил он.

— Нет, я устала. Мы много пили, смеялись, много ели вчера, прощаясь с графиней, а вас там не было, сударь.

— Я теперь очень сожалею, что не был с вами, ваше величество, и если бы мог предвидеть…

— Но я там был, — вмешался король, — графиня уехала, и я этим ничуть не огорчен, потому что не могу избавиться от предубеждений на ее счет. Она мне не нравится.

— Мне тоже, государь.

Но, несмотря на эту неприязнь к графине Суасонской, несмотря на полученные предупреждения, ни король, ни герцог не смогли оградить королеву от этой сивиллы, которой они опасались. И это в очередной раз доказывает, что все на земле решается по воле Бога и он умеет устроить все так, чтобы она исполнялась.

Нада не пришел, чтобы развлечь хозяев своими шутками. Ромул обратил внимание на его отсутствие и обвинил собрата в лености и пьянстве. Мария Луиза приказала ему замолчать, добавив, что, обвиняя карлика, он обвиняет и ее, так же как всех остальных, кто присутствовал на ее празднике.

— Я тоже был там, госпожа, — продолжил неисправимый Ромул, — и, тем не менее, прекрасно себя чувствую.

После обеда Мария Луиза весь день чувствовала себя усталой и сонной, и самое странное, что некоторые из ее камеристок находились в таком же состоянии. Среди фрейлин только графиня фон Перниц страдала тем же недомоганием. Герцогиня де Альбукерке и другие дамы, напротив, готовы были начать все снова.

Вечером, когда перед ужином дамы собрались у королевы, чтобы поиграть в бирюльки, Мария Луиза сказала главной камеристке: