Книга Дневник провинциальной дамы - Э. М. Делафилд

он благодарен за то, что я об этом беспокоюсь. Гулять в свое удовольствие в саду он тоже не желает, но спасибо за любезное предложение. Предпринимаю последнюю отчаянную попытку и говорю, что он может взять выходной на Весь День, но он повторяет, что это крайне любезно с моей стороны, и приводит неопровержимый аргумент: он не знает, что делать с целым свободным днем.

Сдаюсь и говорю Роберту, что Касабьянка хочет на пикник. Роберту это кажется абсолютно противоестественным. Ближе к трем часам дождь прекращается, и мы выезжаем с привычным набором пледов, дождевиков, корзин и термосов на заднем сиденье.

Мадемуазель говорит: «Ah, combien ҫa me rappelle le passé que nous ne reverrons plus!»[343] – и косится на Касабьянку. Не без радости вспоминаю, что его познания во французском языке ограниченны. Однако что-то подсказывает мне, что значение взгляда он понял правильно.

Снова начинает накрапывать, и к тому времени, как мы добираемся до выбранного живописного уголка природы, дождь расходится. Роберт, который поехал с нами, поддавшись на уговоры Вики, теперь решительно настроен довести дело до конца и заявляет, что прогуляется с собакой до вершины холма и детям лучше пойти с ним. Мадемуазель, закутанная в большую клетчатую накидку, ведет себя совершенно беспрецедентно и предлагает присоединиться к компании. Вынуждена поступить так же, хотя никуда идти вовсе не хочу. Сильно вымокаем, а Вики попадает в прогал в изгороди и вылезает оттуда насквозь мокрая и в каких-то черных пятнах, которые оказываются дегтем.

«Mon Dieu, – сокрушается Мадемуазель, – il n’y a donc plus personne pour s ‘occuper de cette malheureuse petite?»[344] Воздерживаюсь от того, чтобы напомнить Мадемуазель о многочисленных подобных несчастьях, которые постигали Вики под ее присмотром.

Ситуацию, и без того напряженную, усугубляет Касабьянка, который совсем некстати начинает распекать Вики. Мадемуазель пылко восклицает: «Ah, ma bonne Sainte Vierge, ayez pitié de nous!»[345], чем повергает всех в гробовое молчание.

Ливень усиливается, и я предлагаю устроить чаепитие прямо в машине, но эта идея отвергается, поскольку в такой тесноте невозможно даже открыть корзины, не говоря уж о том, чтобы извлечь из них содержимое. Роберт спрашивает, почему бы не попить чаю дома в столовой. Касабьянка спокойно и настойчиво поддерживает его план, что немедленно побуждает Мадемуазель высказаться в пользу un goûter en plein air[346], будто мы нежимся под ослепительными лучами солнца где-нибудь в Фонтенбло.

Робин неожиданно проявляет находчивость и говорит, что тут совсем рядом поместье Булл-Элли и уж в курятник-то нас садовник пустит. Все переспрашивают: Курятник? Только Вики кричит от восторга. Мадемуазель тоже кричит, но что-то насчет того, что там будет полно punaises[347]. Робин поясняет, что имел в виду летний домик на теннисном корте за сеткой, чем-то похожий на курятник, но вряд ли там действительно живут куры. И торжествующе добавляет, что там есть скамейка, на которой мы все отлично рассядемся. Роберт в последний раз предлагает чай в столовой, но не настаивает, и мы делаем крюк в десять миль до Булл-Элли, где и проходит пикник под руководством Робина: все сидят на длинной деревянной скамье, как на школьном празднике в прежние времена. Говорю, что мне это напоминает «Венок из ромашек», но никто не знает, что это, так что отсылка пропадает втуне, и все едят сэндвичи с мясом и пьют лимонад, в котором все время попадаются зернышки.

Возвращаюсь домой в половине седьмого, до крайности уставшая. Нахожу письмо от Литературного Агента, который предполагает, что пора бы из-под моего пера уже выйти очередному шедевру, и надеется вскоре его увидеть. Возможно, от переутомления меня посещает недолгая блажь: хочется совершенно искренне ответить, что писательство потеснили ежечасные заботы, связанные с детьми, хозяйством, шитьем, написанием писем, собраниями в Женском институте и абсолютной необходимостью спать восемь часов в сутки.

Решаю, что очередной визит на Даути-стрит просто необходим, и заискивающе говорю Роберту, мол, он наверняка не будет против, если я проведу недельку или две в Лондоне, чтобы хоть что-то написать. Мадемуазель неуместно замечает, что, естественно, madame désire se distraire de temps en temps[348], а это совсем не то, что я пытаюсь донести. Роберт ничего не говорит, только приподнимает бровь.

6 мая. Традиционные душераздирающие полчаса, когда Робин и Вики впервые с начала каникул осознают, что придется вернуться в школу. Робин ничего не говорит, только его лицо постепенно приобретает оттенок eau-de-nil[349], а Вики заявляет, что ни за что не переживет первую ночь вне дома. Твердо говорю себе, что, как прогрессивная мать, я должна Подбодрить детей, но в горле встает предательский комок, и я предлагаю им сбегать и попрощаться с садовником.

Сумки и баулы, количество которых предполагалось удержать в разумных пределах, заполняют прихожую и просачиваются за дверь, а чемодан Касабьянки грозит занять все место в автомобиле. Мадемуазель окидывает его пренебрежительным взглядом и восклицает: «Ciel! On dirait tout un déménagement»[350], но в момент прощания оттаивает, подает Касабьянке руку и говорит: «Sans rancune, hein?»[351] Тот, к счастью, ничего не понимает, а посему отвечает лишь грациозным формальным поклоном. Мадемуазель же без предупреждения разражается слезами, целует меня и детей, приговаривая: «On se reverra au Paradis, au moins»[352], что звучит скорее оптимистично, и Роберт увозит ее на станцию.

Касабьянка уезжает на арендованном автомобиле после наших с ним взаимных изъявлений благодарности при неприкрытом равнодушии со стороны детей. Я с ними еду на вокзал, где незнакомый мне родитель неизвестного однокашника Робина забирает его вместе с шестью другими мальчиками, которые кажутся мне на одно лицо.

Вики всхлипывает. Покупаю ей мороженое, мы снова едем на вокзал, и я перепоручаю ее заботам кондуктора, которого она тут же спрашивает, можно ли пойти с ним в Вагон. Кондуктор соглашается, берет ее за руку, и они уходят.

Приезжаю домой и весь оставшийся день не захожу в детские.

10 мая. Решаю, что возвращение на Даути-стрит необходимо, и предпринимаю попытку доказать Роберту, что В Итоге это поможет Сэкономить. Мысленно выстраиваю безукоризненную цепочку доводов, но при попытке облечь их в слова они вылетают из головы и цепочка теряет связность и логичность. В результате просто продолжаю повторять довольно бессмысленную фразу, мол, это ведь не то чтобы надолго, хотя прекрасно понимаю, что Роберт все слышал с первого раза и мое объяснение его не впечатлило. Обсуждение заканчивается тем, что я приношу из столовой железнодорожное расписание и обнаруживаю, что оно за 1929 год.

17 мая. Возвращаюсь в квартиру на Даути-стрит и