Книга Одурманивание Маньчжурии. Алкоголь, опиум и культура в Северо-Восточном Китае - Норман Смит

112]. Шаосянь также отмечает, что реабилитация преображает бывших наркоманов: ленивые становятся трудолюбивыми, лжецы – честными, люди с дурным характером – дружелюбными, бедные – богатыми [Ibid.]. Общими усилиями ста двадцати сотрудников и пациентов было создано пространство, в котором они могли сосуществовать в духе взаимоуважения и получать удовольствие и ощущение собственной ценности от работы на благо всех. Волонтеры не могли заработать значительные деньги, но у них было занятие, которое обеспечивало им еду, кров, одежду и возможность дистанцироваться от соблазна потреблять наркотики. В этой главе перед нами предстают старательные и преисполненные чувства долга служащие, которые наблюдают за пациентами, с энтузиазмом выполняющими задания и принимающими на себя в рамках программы лечения определенную ответственность. Такая реабилитация не была простой, но мало напоминала те тюремные, пыточные условия, о которых твердили критики Институтов здоровой жизни.

Схожим образом, только с несколько иного ракурса, представлены Институты здоровой жизни в истории «Ясные дни вернулись на землю», повествование в которой ведется от лица безымянной медсестры, наблюдающей за реабилитацией пациента Сунь Цзюня. Героиня работала в различных Институтах здоровой жизни в течение трех лет. Цзюнь оказывается первым пациентом, который выражает ей искреннюю благодарность за то, что она за месяц с лишним помогла ему вернуться к потенциально «светлой жизни» [Kakegawa 1942k: 118]. По прибытии в учреждение Цзюнь, как и многие наркоманы, с трудом дышал и был при смерти. Обездвиженный, он мог лишь лежать на скамье. Периодически он впадал в глубокий сон, от которого пробуждался с криком: «Так же нельзя! Это настоящая пытка! Вчера меня бросили на произвол судьбы родители. Сил нет терпеть больше муки!» [Ibid.: 119] или «Старик Лю, что ты наделал? Уже промотаны более 300 юаней! Ладно. Затянись поглубже, чтобы не пугаться полиции…» [Ibid.]. Цзюнь переживал страшные галлюцинации и боль. Медсестра полагала, что с более тяжелым случаем наркозависимости она прежде не встречалась. Но через две недели самая острая боль и физиологические симптомы прошли. Медсестра прекрасно понимала, что абстиненция для наркомана – крайне трудноосуществимая цель, но верила, что и ее можно достигнуть, если у больного есть «сила воли» и желание превратиться в «праведного человека» [Ibid.: 120]. С точки зрения рассказчицы, все формы реабилитации наркоманов предполагают определенную боль, поэтому многое зависит от усилий самих пациентов и их стремления вернуть себе здоровье. Успех курса лечения зависит, прежде всего, от силы воли. Медсестра рада, что Цзюнь пережил отказ от наркотиков. Она спрашивает, почему он начал потреблять их [Ibid.: 122]. Цзюнь признается, что для него причиной стало желание общаться с людьми. Он потреблял опиум для налаживания социальных контактов [Ibid.: 124].

Эти два вымышленных описания опыта людей, связанного с пребыванием в Институтах здоровой жизни, делают акцент на той боли, которую пациенты, и без того близкие к смерти, должны испытать на пути к выздоровлению. Становится понятным, почему эти учреждения были столь непопулярны в общественном сознании, особенно в сравнении с коммерческими препаратами, которые обещали безболезненное излечение в комфорте собственного дома. При этом среди упоминаний боли наркотической «ломки» нигде не зафиксированы реальные случаи кончины или возврата болезни – те исходы курсов лечения, которые вызывали наибольшее беспокойство у зависимых, их родных и близких, специалистов и чиновников. Даже официальные лица Опиумной монополии признавали, что практически у 70 % наркоманов возникал рецидив [Manchoukuo 1942: 725], поэтому признание данных фактов могло бы придать сюжетам определенный налет правдивости. Читателю же остается гадать, почему Цзюнь, в частности, оказывается первым человеком, от которого за три года работы медсестра слышит слова благодарности. Постоянные заявления, что Институты здоровой жизни следует воспринимать как большие семейные дома, а не тюрьмы, что учреждения способны помочь даже самым безнадежным наркоманам, позволяют говорить о том, насколько серьезные усилия уходили у властей на противодействие распространенному негативному восприятию этих заведений. Если бы институты пользовались общепризнанной доброй славой, то не было бы нужды преувеличивать степень эффективности их работы и постоянно доказывать, что они не являются пенитенциарными учреждениями. Тем более не возникало бы необходимости изображать всех сотрудников учреждений как людей, крайне ответственных и приверженных делу излечения пациентов, и демонстрировать, как пациенты распевают во время работы жизнерадостные песни. В конечном счете постоянное воспевание в этих рассказах Институтов здоровой жизни будто бы исходит из презумпции определенной степени наивности читателя, что многие бы могли счесть заочным оскорблением и что исключало возможность оценить истинные достоинства этих учреждений.

Аналогичные, не лишенные изъянов, описания о работе правоохранительных органов мы видим в двух произведениях, которые прослеживают связи между преступными деяниями и наркоторговлей. «Господин директор школы» рассказывает о господине Ямаде, направленном на работу в деревню на границе Маньчжоу-го с Кореей. Директор школы ставит своей целью нравственное совершенствование местного сообщества. Автор отмечает, что в начале XX в. множество корейских крестьян пересекало границу к неудовольствию местных китайцев, которые, дав переселенцам подготовить пашню под посевные работы, вновь отбирали угодья себе [Kakegawa 1942l: 57–58]. Брошенным на произвол судьбы корейцам оставалось только искать новые способы зарабатывать на жизнь или отправляться восвояси. Многие из мигрантов начали заниматься наркоторговлей, причем сразу по обе стороны границы. Рассказчик указывает, что в 1920-е гг. милитаристы никак не внедряли антиопиумное законодательство, а чиновники даже подрабатывали на продаже наркотиков. После образования Маньчжоу-го отношения между представителями различных национальностей наладились. Маньчжуры и корейцы начали взаимодействовать в духе сотрудничества и законопослушания, стремясь сформировать общество и нацию, которые бы отвечали постулатам пути правителя Маньчжоу-го. При этом некоторые корейцы продолжали тайно приторговывать опиумом в частном порядке. Директор Ямада, намеренный полноценно претворять в жизнь требования закона «Об опиуме» на вверенной ему территории, сталкивается со сложностями при общении именно с корейскими наркоторговцами, с которыми читатель знакомится во время их попойки в местном баре, где четверка разбойников делится друг с другом раздражением по поводу решимости директора школы искоренить их образ жизни. Как мы видим на иллюстрации 41, наркоторговцы, начавшие напиваться сразу же после ужина, успели опустошить 15–16 бутылок, после чего разговор перешел к тому, что делать с Ямадой [Ibid.: 59]. Признавая позитивные сдвиги, связанные с деятельностью директора, включая обучение детей бережливости и работе на благо общины, наркоторговцы все же полагают, что в стремлении покончить с продажей опиума он превысил свои полномочия. Свое занятие они оправдывают тем, что так было заведено официальной деловой практикой еще задолго до прибытия Ямады в их края.

Илл. 41. «Корейские наркоторговцы». Источник: [Kakegawa 1942l: 59]. Первоначальный производитель: Опиумная монополия Маньчжоу-го, компания прекратила свое существование

Столкнувшись с неуступчивостью