Книга Пружина для мышеловки - Александра Маринина

Проснувшись утром, я, не открывая глаз, мысленнопроинспектировал собственное состояние. Нос пока дышал, озноба не было, затогрудь заложена так, словно в нее напихали вагон стекловаты. Все понятно, яухитрился вляпаться в бронхит. Ну ничего, это дело обычное, и средства лечениядавно известны и опробованы. Можно даже Светке не звонить, сам справлюсь. Навсякий случай я сунул под мышку градусник. Вышло 37,6. Для утра многовато.Хорошо, что сегодня воскресенье, можно с чистой совестью пролечиться до завтра,а там видно будет.

Кое-как позавтракав, я начистил кастрюлю картофеля ипоставил на огонь. Отыскал в залежах всякой ненужной всячины, скопившейся вшкафчиках, сухую горчицу, насыпал в толстые шерстяные носки и натянул на ноги.Половину отваренной картошки размял, сложил в холщовый мешочек и примотал кгруди длинным широким полотенцем, после чего улегся на диван, укрылся пледом,включил телевизор и начал болеть, основательно и со вкусом. От горячего картофельногокомпресса потянуло в сон…

Меня разбудил звонок Вали Семенова.

– Дрыхнешь?– презрительно спросил он, услышав моехриплое и невнятное «аЛё».

– Болею,– мстительно ответил я.– Будешь плохосебя вести – буду болеть всю неделю.

Я представил себе, как мой друг Валька вздрогнул при этихсловах. На период болезни или отпуска участкового его обязанности выполняетстарший участковый, каковым и являлся Семенов, и моя болезнь здорово подрежетему крылья и сожрет все свободное время, которое он с изобретательностью имастерством высвобождает себе, чтобы зарабатывать мусатовские деньги.

– Болеешь? Так это… лечиться надо,– встревоженопосоветовал он.

– Надо,– согласился я.

– А ты лечишься?

– Лечусь.

– Хорошо лечишься, как следует?

– Ну, как умею.

– Один?

– Один.

– Наверное, ты как-то не так лечишься,–глубокомысленно заявил Семенов.– Что это за лечение в одиночку? Длятакого дела нужна хорошая компания.

– Ты на что намекаешь?– не понял я.– Что нужнодевочек позвать?

– Да нет,– рассмеялся Валька,– можешь позватьтолько меня. Мы же договаривались с тобой сегодня посидеть, потолковать насчетэтого дела. Забыл? Я дома отпросился, предупредил еще вчера, чтобы на меня нерассчитывали, что деньги пойду зарабатывать. Ну так как?

Елки-палки, а ведь я действительно забыл! Еще вчера помнил,когда сидел с документами и прикидывал расклад событий тридцатилетней давности,а ночью все заспал.

– Я бы лекарства привез,– продолжал между темСеменов,– опять же полечились бы.

– Валяй,– разрешил я.– Только с лекарствами неусердствуй, у меня все есть.

Валька примчался через полчаса с двумя пакетами, большим ималеньким. В маленьком пакетике с логотипом аптечной сети был стандартный наборпрепаратов, рекомендуемых при бронхите и температуре, в другом же, большом,находилась бутылка водки и незамысловатая, но обильная закуска.

– Ну зачем ты, Валь,– с упреком проговорил я,обозревая так называемые «лекарства»,– я же сказал, что у меня все есть.

– Я не халявщик,– гордо произнес мой друг,– я –партнер. Ты все равно будешь хлестать свое виски, а себе я водочку притаранил.Ты давай ложись, я сейчас все сварганю по-быстрому – и приступим.

В смысле потребления алкоголя Валька был человеком редким.Пить он мог в любое время дня и ночи без малейшего риска опьянеть. Градусы егоне брали, вернее, брали только тогда, когда водки было столько, сколько ему навсю свою зарплату не купить. Я никогда не мог понять, зачем он вообще пьет,если эффекта нет, а он мне отвечал, что у него от водки зависимость нефизиологическая, а психологическая, и приводил в пример людей, которые многокурят, но не потому, что нуждаются в никотине, а потому, что привыкли и рукинечем занять. Поставь таких людей в ситуацию, когда курить нельзя несколькочасов,– и они прекрасно живут, даже не вспоминая о сигаретах. Валька, поего собственному утверждению, привык к тому, что настоящий мужик и настоящиймент должен обязательно пить водку по любому поводу, это модель поведения,против которой он пойти не может, а то товарищи уважать не будут.

Мы выпили по первой, я – глоток виски, Валька – водки, я беззакуски, а он украсил выпитое ломтиком буженины с маринованным огурчиком. Валяпожевал и озабоченно потянул носом.

– Слушай, откуда-то вареной картошечкой тянет…

– От меня. У меня на груди компресс из картошки. Можешьзанюхивать,– великодушно разрешил я.

Какое-то время мы беззлобно поперемывали косточкиначальству. Можно подумать, что оно у нас разное и мы уже лет десять не имеливозможности его обсудить. Вот ведь удивительные существа люди! Или только мы,мужики? Наконец мы оторвались от столь сладостного занятия и перешлинепосредственно к делу.

– Валь, я хотел тебя предупредить, чтобы ты следователятого, Царькова, из Прокуратуры СССР, пока не трогал.

– Почему?– насторожился Семенов.

– А он все равно ничего не скажет,– объяснил я иподелился с ним результатами моих давешних размышлений. Если Царьков Н.Н. велоба дела, стало быть, он – человек более чем доверенный и к верхамприближенный, а такие люди своих не сдают. Он ни за что не признается, чтофальсифицировал дела по указания сверху, и не назовет того, кто такое указаниедал. И того, ради чьего спасения все это затеяли, тоже не назовет. Будетмолчать, как партизан на допросе. Хуже того, он может предупредить кого надо(или наоборот, кого не надо), и тогда мы уж точно не выясним ничего. Когда делопахнет чиновничьей или партийной элитой, пусть и тридцатилетней давности, нужнодействовать очень осторожно, потому что многие из этих людей до сих пор в силеи при деньгах, а не они – так их дети, которые тоже не очень-то стремятсяотдать честь своей семьи на поругание.

Валька слушал меня внимательно и мрачнел прямо на глазах.Даже водку пить забыл.

– Что ж ты мне вчера все это не сказал?– с досадойспросил он.

– Так я только к вечеру додумался. А что? Какая разница,вчера я тебе сказал или сегодня?

– Я вчера у него был,– удрученно пробормотал Семенов.

– У кого ты был?!

– У него. У Царькова. Как раз хотел тебе сегодня рассказать,что да как. Он мне сам сказал, что вел оба дела, так я тебя еще и удивитьхотел, а ты уже все знаешь… Сюрприз не получился. Ну, ты прав, конечно, ничегоон не сказал. Матом меня покрыл и выгнал.

Николай Николаевич Царьков коротал свои дни в домепрестарелых и инвалидов. С семьей, как успел установить Валька, он рассорилсядавно и напрочь, потому как не хотел мириться с «духом наживы и стяжательства,овладевшим детьми и внуками», которые вовсю занимались бизнесом и вели«буржуазный образ жизни». Был Николай Николаевич ярым приверженцем советскойвласти и считал, что коммунизм не построили вовремя просто по недоразумению,потому что мешал американский империализм, на противостояние козням которогонужны были средства, силы и время, а вовсе не потому, что идея была порочнойизначально и сделать это невозможно в принципе. Жить под одной крышей со своими«продавшимися идеалам капитализма» потомками овдовевший бывший следователь нежелал, сдал квартиру государству и ушел в дом престарелых. В свои восемьдесятдва года он был уже очень слаб и болен, передвигался с трудом, послеперенесенного несколько лет назад инсульта плохо владел одной рукой, сильноприволакивал ногу и не очень внятно говорил, но соображал, как показалось моемудругу Семенову, вполне-вполне.