Книга Колдовство на Руси. Политическая история от Крещения до «Антихриста» - Денис Г. Хрусталев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Близкие трону вельможи относились с полным доверием к ситуациям с колдовством. В 1714 г. В. Н. Татищев оказался в ставке фельдмаршала Б. П. Шереметева в Лубнах и стал свидетелем приготовлений к сожжению ведьмы. Под пыткой та призналась в черном искусстве, что могла оборачиваться дымом или сорокой. Шереметев считал, что все корректно, но Татищев почему-то убедил его в подлоге, и колдунью помиловали. Сам историк позднее в ходе своего бракоразводного процесса мотивировал его колдовскими увлечениями супруги. Он утверждал, что будущая жена Анна Васильевна приворожила («очаровала») его с помощью знакомых ведьм («некоторых чародеях или ворожеях»).
* * *
Обратной стороной церковной неопределенности было желание царя и правительства усмирить разгул мистических фантазий, способных повлиять на политику. В условиях постоянной войны это было действительно актуально. Борьба с колдовством превратилась в борьбу с народными предрассудками, неуправляемыми, нерегламентированными, мешающими и отвлекающими от государственных дел.
Так, 7 мая 1715 г. был издан специальный указ против кликуш, согласно которому пытке и наказанию подвергалась сама безумствующая, а не тот, кто навел на нее порчу[371]. Количество бесноватых баб резко сократилось. Затем последовали другие рескрипты, уточняющие вопросы трансцендентного. Царь законодательно отверг мнение, что рождение уродцев связано с дьявольскими кознями и совокуплением с бесом. Соответствующий указ появился в 1718 г.: «Понеже известно есть, что как в человеческой породе, так в зверской и птичье случается, что родятся монстра, то есть уроды, которые всегда во всех государствах собираются для диковинки… Однако ж в таком великом государстве может более быть, но таят невежды, чая, что такие уроды родятся от действа диявольского, чему быть невозможно, ибо един творец всея твари бог, а не диявол, которому ни над каким созданием власти нет; но от повреждения внутреннего, также от страха и мнения матерного во время бремени, как тому есть многие примеры…»[372].
Существование колдовства никто не оспаривал. Распоряжения касались только частных ситуаций и поведенческих правил. Особое значение имел «Артикул воинский», опубликованный 26 апреля 1715 г. и слившийся позднее с «Воинским уставом» 1716 г. В первой же главе в первом параграфе там значилось:
«идолопоклонство, чародейство (чернокнижество) наикрепчайше запрещается, и таким образом, что никоторые из оных отнюдь ни в лагере и нигде инде да не будет допущено и терпимо. И ежели кто из воинских людей найдется идолопоклонник, чернокнижнец, ружья заговоритель, суеверный и богохулительный чародей: оный по состоянию дела в жестком заключении, в железах, гонянием шпицрутен наказан или весьма сожжен имеет быть»[373].
Эта норма вошла также в «Устав морской», опубликованный 13 апреля 1720 г., а также в проект Нового уложения, который стали рассматривать в том же году. При разработке текста царь использовал шведский военный устав 1683 г., подогнав его под русский законодательный стандарт. Там смерть за колдовство также была предусмотрена.
Иногда видят противоречие этих мер с тем, что в «Духовном регламенте» 1721 г. колдовство не упомянуто. Напротив, говорится про «всяческие суеверия», способные обмануть легковерных. За ними духовенство должно было надзирать и своевременно докладывать. Соответственно, речь о более тщательном расследовании, а не о запрете. Получило распространение представление, что волшебство случается, но очень редко, а управлять им более чем затруднительно; большинство из тех, кто заявляет о способностях к колдовству, – фантазеры.
В «толковании» к «Воинскому уставу» пояснялось, что смертью наказываются только те, кто действительно уличен в связи с дьяволом:
«Наказание сожжения есть обыкновенная казнь чернокнижцам, ежели оный своим чародейством вред кому учинил, или действительно с диаволом обязательство имеет. А ежели ж он чародейством своим никому никакова вреда не учинил и обязательства с сатаною никакова не имеет, то надлежит, по изобретению дела, того наказать другими вышепомянутыми наказаниями, и притом церковным публичным покаянием»[374].
Мера распространялась также на тех, «кто чародея подкупит или к тому склонит, чтоб он кому другому вред учинил» (артикул 2).
Как и прежде, характерная особенность русского законодательства и его отличие от европейских аналогов – определение вины по ущербу, а не по личному убеждению. За душевные качества и совесть казнить смертью не полагалось.
* * *
В период после 1704 г. колдовские следствия фактически исчезли из делопроизводства, но после 1718 г. опять появились. Полагают, что это связано с расследованиями вокруг царевича Алексея, который действительно увлекался гаданием и западноевропейским мистицизмом. Впрочем, все они никогда не приобретали заметной государственной значимости.
В 1718 г. черкашенин Севастьян Кондратьев крикнул «слово и дело» на киевского губернатора князя Д. М. Салтыкова, и его слова подтвердили семь свидетелей. Все они слышали разговоры о том, что этот чиновник гадает у бабы, когда ему ехать ко двору. Со всей очевидностью речь шла о покушении на волю государя.
В следующем году был схвачен астраханский подьячий Григорий Кочергин, у которого нашли «заговорное письмо», включавшее проклятие на самого царя: «Лежит дорога, чрез тое дорогу ледит колода, по той колоде идет сам Сатана, несет кулек песку да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает, как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел, а он бы, оберегатель мой, повсегда бодр был, а монарх наш царь Петр буди проклят, буди проклят, буди проклят». Дело было определенно политическим. Кочергина пытали до пяти раз и приговорили к смерти, которую по именному указу в последний момент заменили вечной каторгой.
В том же 1719 г. беглый рекрут и «разбойник» Леон Федоров донес на курских помещиков Мозалевских, что Антон Мозалевский «ворожит, шепчет и бобами разводит, угадывает верст за тысячею и болши, что делаетца, и знает про государя, когда будет или не будет удача на боях против неприятеля». Этого Мозалевского не нашли, но всех других его однофамильцев арестовали и допрашивали, впрочем, ничего не добившись.
В 1721 г. подьячий Никита Яхонин и рассыльщик Лука Ларионов донесли на Василия Васильева, что тот якобы знает заговор, как царя сделать милостивым и смирным, подобно малому ребенку. После пыток выяснилось, что Васильев только гадал о том, какова будет реакция царя на «ведомости о переписке крестьян», и интересовался возможностью излечения «от порчи» своей жены. Изветчиков сослали на каторгу, а дьяка освободили.
В 1725 г. в Москву из Сум прибыла некая девка Дарья Филиппова, которая заявила в Преображенском приказе, что бежала от побоев жены полковника Кондратьева. Полковница якобы содержит
