Книга Зеркало наших печалей - Пьер Леметр

Взгляды обратились на аннамитов и марокканских стрелков.

– Придется преодолеть тридцать четыре километра. Если отправимся в 08:00, будем в Сен-Реми к 18:00. В идеале…

Как все самоуверенные люди, капитан был наивен: его приводило в восторг то обстоятельство, что его величество случай расположил Сен-Реми в одном дне пешего марша от лагеря в Гравьере.

– Я решил разбить заключенных на восемь групп, в каждой будет по сто двадцать человек с жандармским унтер-офицером во главе, которому будут приданы пятнадцать человек.

Пятнадцать на сто двадцать… Фернан искал и не находил слов.

– Это невозможно!

– Что-о-о? – Капитан побледнел от гнева.

Другие унтер-офицеры переглядывались, чувствуя облегчение: «Слава богу, не я вылез с комментарием!»

– У нас не получится охранять тысячу человек…

– Это приказ Генштаба.

– Ни грузовиков, ни вагонов точно не будет?

Капитан молча сворачивал карту.

– Исполняйте!

– Подождите, мой капитан… У меня двое раненых, один сможет кое-как ковылять, другой нет. А…

– У меня тоже есть увечные, – прошептал кто-то.

– Увы им…

Капитан поднял руку и проговорил, чеканя каждый слог:

– Нам приказано никого не оставлять… за спиной.

Это была неприкрытая угроза.

– То есть?! – Фернан не верил своим ушам.

Хауслер не предвидел, что придется объясняться с подчиненным, но лица терять не захотел и заговорил, веско роняя слова:

– Шестнадцатого мая генерал Эринг, командующий войсками столичного гарнизона, из которых была сформирована Армия Парижа, запросил у высшего руководства страны право стрелять на поражение при попытке бегства – и получил такое разрешение. Я считаю это прецедентом. Отставшие приравниваются к дезертирам.

Наступила тягостная пауза.

– Существует закон, – твердым голосом произнес Фернан, удивив Хауслера.

– Что? Закон?!

– Статья двести пятьдесят первая гласит, что «ни один осужденный не должен быть перемещен из одного места в другое без предварительного осмотра врача, подтвердившего, что он способен выдержать тяготы пути».

– Где вы это откопали?

– В жандармском кодексе.

– Все ясно. Отвечу так: в тот день, когда французская армия начнет жить в соответствии с этим кодексом, мы снова об этом поговорим, но пока что вы подчиняетесь мне и можете отправить кодекс… сами знаете куда.

Обсуждение было закрыто.

– Исполнять приказ, черт бы вас всех подрал! Готовьте ужин, скормите арестантам все, что осталось, отправляемся ровно в восемь!

Фернан присоединился к собравшимся:

– Нам нужно провести сотню арестантов тридцать с лишним километров. Но транспорта нет.

– Поведем в наручниках? – изумился Борнье.

– Есть другое решение?

– Будем рисковать жизнью ради этих подонков? А если прилетят немцы?

Фернан поспешил пресечь недовольство на корню:

– Именно так мы и поступим.

Сделав паузу, он добавил, надеясь взбодрить своих людей:

– Сегодня вечером все закончится, завтра вернемся по домам.

Он прикусил щеку, чтобы не выдать смятения. «По домам…» Верится с трудом…

Реакцию заключенных трудно было назвать восторженной.

– До Сен-Реми километров тридцать, не меньше, – сказал кто-то.

Габриэль с трудом поднялся, кивнул на простреленную ногу:

– Сильно дергает…

– Дай взглянуть…

Рауль размотал бинт.

– Все не так уж и плохо… Давай пройдись…

Габриэль сделал несколько шагов, хромал, но все-таки двигался.

Состояние кагуляра было гораздо хуже, его рану требовалось немедленно показать хирургу, иначе сепсиса не избежать.

Нельзя по щелчку пальцев подготовить отправку тысячи заключенных. Раздали остатки еды (унтер-офицеры вмешивались, чтобы не допускать стычек), капитан Хауслер ходил между группами, постукивая картой по ладони. Выглядел он довольным. Несколько оставшихся в команде солдат наблюдали за скорбными приготовлениями, сдвинув пилотки на затылок.

Разбившиеся на пары арестанты ждали на солнцепеке. Охранников, выстроившихся цепочкой, было немного.

Капитан настоял, чтобы «во исполнение инструкции касательно поведения в военное время» оружие заряжали на глазах у заключенных. Ружейные затворы щелкали торжественно и грозно.

– Попытки побега будут пресекаться немедленно и беспощадно! – выкрикнул он, прошел к началу колонны, дунул в свисток, скомандовав отправление, и возглавил шествие.

Сто двадцать заключенных попарно зашагали по двору.

– Они будут выходить из лагеря без перерыва, – объяснял Фернан своим людям. Мы – замыкающие. Нельзя допустить, чтобы колонна растягивалась, голова не должна уходить далеко от хвоста. Помните: мы ведем группу.

В теории все казалось выполнимым, но в воздухе витало сомнение. После начала немецкого наступления они получали много приказов, но такого идиотского, как в этот день, никогда еще не исполняли.

Ждать пришлось долго.

Фернан потратил часть денег на продукты для лагеря, и в его вещмешке стало больше свободного места. Он повернулся спиной к остальным, поцеловал обложку «Тысячи и одной ночи» и убрал книгу.

Пора было давать сигнал к началу движения.

Высоко в небе летела эскадрилья немецких бомбардировщиков. Было около одиннадцати утра.

41

Луиза бежала по полю, толкая вперед тележку, подпрыгивавшую на бугорках, дети орали, а у нее за спиной бомбардировщики снова и снова пикировали на дорогу, расстреливая ее из пулеметов. Она понимала, что представляет собой удобную мишень, и рванулась вперед. Колесо налетело на корень, и Луиза едва успела удержать свой «экипаж» от падения набок. Плач превратился в визг, но она не остановилась. Ни одному немецкому летчику не пришло в голову отклониться в сторону, чтобы поймать в прицел беглянку, но Луиза не знала этого и умирала от страха. Вдалеке темнели деревья, но она уже не надеялась до них добраться, легкие свистели, хрипели и готовились лопнуть.

Она убежала «без ничего», и ей на мгновение показалось, что она снова на бульваре, совершенно голая, ослепшая от ужаса…

Луиза выбилась из сил, остановилась и оглянулась. Дорога была далеко позади, она не различала деталей, только слышала гул моторов и вой сирен. На холме, на фоне редких рощиц, расположилась ферма. Луиза вспомнила, какой прием ей и мсье Жюлю оказали давешние крестьяне, и только тут осознала, как давно заходятся в крике дети.