Книга Если я исчезну - Элиза Джейн Брейзер

В этой выдуманной версии событий ты оставила меня в желтом доме с Грейс, взяла грузовик Джеда и поехала в Хеппи-Кэмп, чтобы обвинить Гомера в убийстве, а затем случайно столкнулась со мной на обратном пути. Ты торопилась; ты хотела вернуться до того, как я очнусь. Мы играли в опасные игры, и в итоге ты сбила меня с дороги.

И тогда я думаю: «Это еще не все. Это еще не все улики в деле против тебя». Потому что Джед проводил почти каждые выходные в Уиллоу-Крик. Он провел там целую неделю, хотя должен был быть в Техасе. Джед сказал, что любит все плохое; что, если ты тоже была чем-то плохим? Что, если через неделю после того, как они с Грейс переехали сюда, он пришел домой с твоей помадой на воротнике?

Есть свидетель, который утверждает, что видел тебя все время, что видел тебя с Джедом. А Эдди ненавидела Джеда, но знала ли она или, может, подозревала, что ты с ним спишь в то же самое время, когда ты должна была скрываться и не показываться никому на глаза? При этом ты пряталась поблизости от ранчо, чтобы иметь возможность приходить туда, забрать дневник, бросить камень и пользоваться компьютером своих родителей, чтобы отправлять сообщения друзьям Грейс с ее аккаунта и заверять их, что с ней все в порядке.

Ты была достаточно близко, чтобы ухаживать за Грейс. Ты убедила ее, что она в опасности. Ты рассказала ей историю убийства и безумия, где предстала спасительницей, героиней историй без героя. Единственной, кто понимает, каково быть женщиной в мире, который хочет, чтобы ты исчезла.

Ты сохранила жизнь Грейс, потому что она была беременна. Возможно, у тебя были сомнения. Или ты хотела ее ребенка или ребенка Джеда. Или ты боялась того, что может случиться, если ты убьешь еще одного человека. Может, ты знала, что потеряешь ранчо. И тогда тебе пришлось бы избавиться от всех, кто защищал и покрывал тебя: от своей матери, от отца и от брата.

Дневник, который я нашла в своем домике, мог бы быть о тебе.

Фары, которые я видела около твоего желтого дома, могли бы быть от машины, на которой ты уезжала.

Ты могла бы бросить камень. Ты могла сказать «Беги», потому что тогда ты могла бы преследовать меня.

Причина, по которой Грейс не издавала ни звука, когда я стучала в дверь.

Причина, по которой Джед так пристально следил за моим расследованием.

Причина, по которой его собака умерла через неделю после того, как он переехал сюда. Она знала, где найти Грейс.

Причина, по которой Эдди запретила мне покидать ранчо; почему она пыталась контролировать меня, следить за мной. Она защищала меня от тебя.

Причина, по которой я постоянно чувствовала, что за мной наблюдают. Ты наблюдала.

Все это может указывать на тебя.

Разве это не дикая история? Разве это не весело? Связывать повествование, выстраивать дело, расследовать убийство без необходимости его раскрывать?

Я не предлагаю такую версию событий Тасии и Клементине. В конце концов, я ничего не знаю наверняка. Как я могу знать? Это всего лишь история, которую я сочинила, мысленная игра, упражнение в «истинном» преступлении.

– Строить догадки, конечно, весело. – Мой тон говорит об обратном. Произнесенные мной слова тяжело висят в воздухе. Со мной что-то не так. И было безумием даже на мгновение подумать, что мы можем быть подругами. – Но я в это не верю. Простите.

– Но ты можешь быть в опасности, – говорит Клементина, все еще не желая брать на себя никаких обязательств.

– Ну и что? – огрызается Тасия. – Она это заслужила.

– Вы меня, конечно, извините, но я впервые все это слышу. Вам следовало рассказать мне все, когда я вас расспрашивала, а не обращаться со мной, как с психичкой. – Но разве я не обращалась с ними, как с подозреваемыми? Я допрашивала Тасию, пока она не отказалась со мной разговаривать. Я смотрела на Клементину свысока, потому что она выбрала жизнь, которую я отвергла. Сколько раз я прощала Джеда? И я даже не могла простить Клементину за то, что она была хорошей женой. Я их недооценивала. Мы недооценили друг друга.

– Мы не нарочно так с тобой обращались, – говорит Клементина. – Думаю, мы обе чувствовали себя виноватыми. Мы чувствовали, что все случившееся – это наша вина.

Тасия глядит исподлобья.

– Все, о чем ты спрашивала, тебя не касалось. Ты об этом не подумала? Все, что здесь происходило, абсолютно тебя не касалось. А теперь все женщины, которые приезжают в ваше маленькое святилище, находятся в постоянной опасности. И все это потому, что ты знаешь, что Рэйчел невиновна.

Я поворачиваюсь к менее вспыльчивой Клементине.

– Если она убила всех тех женщин, почему она не убила вас?

Но отвечает мне Тасия, многозначительно подняв бровь:

– Потому что, если бы мы исчезли, о нас бы волновались.

Они высаживают меня в конце подъездной дороги. Я ожидаю, что ты встретишь меня там, чтобы поругаться со мной. Чтобы выведать у меня, что стряслось. Я удивлена, что тебя нет. Обычно ты повсюду, и внезапно тебя нет.

Подойдя к дому, я слышу плач Надежды. Она надрывается сухим голосом, как будто ее оставили одну на долгое время. Мое сердце замирает. Я взбегаю на крыльцо, потом вверх по лестнице, где у нас на каждом шагу стоят кувшины с водой.

Я проскальзываю в спальню Надежды. Там открыто окно, и занавески развеваются от ветра, долетающего с ручья. Но кроватка пуста.

– Эй? – кричу я. – Ау! Есть кто-нибудь?

Я иду на звук ее воплей в коридор, в твою спальню, стараясь не думать о том, что сказали Тасия и Клементина. Или о том, что я впервые выпускаю тебя из виду.

Я осторожно захожу в твою спальню. Я узнаю крест со стены дома Джеда. Интересно, как он здесь оказался. Надежда хрипло надрывается в комнате для улик.

– Эй! – кричу я. – Я захожу за ребенком.

Я чувствую успокаивающий холод пистолета на пояснице.

Что, если Клементина и Тасия меня подставили? Что, если они хотели вытащить меня из дома, чтобы кто-нибудь мог с тобой разобраться? Морони? Полиция? У нас заканчиваются подозреваемые.

Моя ладонь ложится на ручку двери и сжимается вокруг нее. Я поворачиваю ее, но она не поддается. Дверь комнаты для улик заперта. Внутри – орущий младенец. Я осматриваюсь в твоей комнате в панике, мое сердцебиение учащается. Где ты? Где Грейс?

Я достаю пистолет из кобуры. «Я могла бы выбить дверь», – безумно думаю я. Я пытаюсь успокоиться, а затем, не задумываясь, даже не зная, откуда это исходит, я пинаю дверь, все сильнее и сильнее, снова и снова, как будто я могу сделать что-то реальное, если достаточно сильно изувечу себя.

Дверь поддается. Ты построила этот дом сама, а он разваливается на части. Надежда плачет громче, я наваливаюсь сильнее, выдавливаю дверь и оказываюсь в твоей комнате для улик.

Младенец лежит на полу, как брошенная кукла. Я поднимаю его, осматриваю на предмет ран. Мое сердцебиение заходится от радости. С пистолетом в руках я прижимаю ребенка к себе, и он перестает плакать. Так просто.