Книга Детство - Карл Уве Кнаусгорд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Но ты-то хочешь, Карл Уве? — спросил он.
— Еще бы, — сказал я. — Это же самое вкусное, что только есть на свете.
— Хорошо, — сказал он.
Я смотрел в окно, дожидаясь, когда папа доест. Из комнаты Ингве послышалась музыка. На дороге собралась компания ребят, они положили два камня вместо ворот, и сразу раздались глухие удары по плохо надутому мячу и выкрики, которые всегда сопровождают футбол, где бы в него ни играли.
Наконец папа встал, взял со стола тарелки, выскреб с них остатки в мусорное ведро. Поставил передо мной тарелочку с ананасом и кремом, вторую — себе.
Мы поели, не говоря ни слова.
— Спасибо, — сказал я и встал.
Папа тоже встал, не сказав ни слова, налил в кофейник воды, достал из шкафа пакет с кофе.
Затем он обернулся.
— Знаешь что, — сказал он.
— Да? — откликнулся я.
— Никогда не дразни Ингве из-за прыщей. Понятно? Чтобы я больше никогда этого не слышал!
— Да, — сказал я и постоял, ожидая, не последует ли за этими словами что-то еще.
Папа отвернулся и стал отрезать уголки у кофейного пакета, а я пошел к Ингве, он сидел и играл на своей черной электрогитаре — реплике «Лес Пола». Услышав ее в первый раз, я очень удивился: я был уверен, что без усилителя ее не слышно. Но она звучала, тихо и скрипуче, а Ингве, весь в прыщах, сидел и играл.
— Поиграем во что-нибудь? — сказал я.
— Я и так играю.
— Вот балда! В какую-нибудь игру.
— В «Подбери 52»[10]?
— Ха-ха, — сказал я. — В нее можно сыграть только один раз. И я в нее уже играл. Слушай, может, покажешь мне какой-нибудь аккорд?
— Не сейчас. В другой раз.
— Ну, пожалуйста!
— Ладно. Но только один, — согласился он. — Садись сюда.
Я сел к нему на кровать. Он дал мне в руки гитару. Положил три пальца на гриф.
— Это ми, — сказал он и убрал пальцы.
Я поставил пальцы, как он показал.
— Хорошо, теперь ударяй по струнам.
Я ударил, но отозвалась только часть струн.
— Нажимай посильнее, — сказал Ингве. — И следи, чтобы другие пальцы нечаянно не прижали свободные струны.
— Окей, — сказал я и сделал новую попытку.
— Вот и хорошо, — сказал Ингве. — Все. Теперь ты знаешь ми.
Я отдал ему гитару и встал.
— Помнишь, какая струна идет за какой? — спросил он.
— Ми, ля, ре, соль, си, ми, — перечислил я.
— Верно, — сказал он. — Теперь тебе осталось только собрать свою группу.
— Если ты дашь мне поиграть на своей гитаре.
— Гитару не дам, — сказал он.
Я ничего не ответил, потому что это могло поменяться.
— Тебе завтра к какому уроку? — спросил я, меняя тему.
— К первому, — сказал он. — А тебе?
— А мне — нет. Вообще, кажется, к одиннадцати.
— Кажется?
— Да нет. Точно. А папе?
— Ему точно к первому.
Это были хорошие новости. Они означали, что завтра я несколько часов побуду дома один.
Я повернулся и пошел к себе. Новый ранец стоял под столом, прислоненный к ножке. Синий прямоугольный, с которым я ходил все предыдущие годы, стал мне мал и выглядел слишком уж детским. Новый был темно-зеленого цвета, из синтетической ткани, и пахло от него божественно.
Я взял его и понюхал, затем поставил «Оркестр клуба одиноких сердец сержанта Пеппера», растянулся на кровати и, глядя в потолок, стал слушать.
Музыка поднимала мне настроение, одной рукой я размахивал в такт и кивал головой вверх-вниз, радость переполняла меня. «Бетта, бетта, бетта! — подпевал я. — Бетта, бетта, бетта!»
Мы толпой высыпали из автобуса, и перед нами, сверкая всеми своими окнами, предстало свежепокрашенное черной морилкой здание школы. Мы были теперь самыми старшими и уже знали, как себя вести и чего следует ожидать. В то время как первоклассники, аккуратно причесанные и нарядно одетые, вместе с родителями стояли возле флагштока и слушали речь директора, мы слонялись в сторонке, лихо сплевывали или подпирали спиной стенку под навесом, разговаривая о том, кто как провел лето. Крестьянским двором с тремя коровами теперь уже никого нельзя было удивить, но хотя единственным нашим приключением на каникулах была поездка в Сёрбёвог, где я неделю прожил один у Юна Улафа, мне все же было что рассказать, потому что там я встретил девочку, мою троюродную сестру, ее звали Мерета, у нее были светлые волосы и жила она неподалеку от Осло. Я сказал, что мы много времени проводили вместе, и, хотя это звучало не так впечатляюще, как если бы я мог похвастаться, что ездил в Гётеборг и побывал в Лисеберге, самом большом в Европе парке развлечений, это все же было лучше, чем ничего.
Некоторые девочки повытаскивали из каких-то своих, неизвестных мне тайников резинки и начали прыгать.
Нет, не прыгать — танцевать!
Мы сумели уговорить их использовать резинки иначе — соревноваться, кто выше прыгнет, в этом развлечении мы тоже могли поучаствовать, не теряя лица перед другими мальчишками. Двое натягивали резинку, а мы по одному с разбега подпрыгивали, задирая ноги, и приземлялись уже за ней.
Одно удовольствие было смотреть, как, выставив вперед ногу, прыгают девчонки, стараясь не потерять элегантный, сдержанный вид.
Фррр! И вот уже девочка уверенно приземлялась, перепрыгнув через резинку.
Резинку поднимали с каждым разом все выше, пока не вылетят все, кроме одного.
Я надеялся стать этим последним, потому что тут к нам присоединилась Анна Лисбет, и, как это часто бывало, вслед за ней появилась Марианна.
Топ-топ-топ — простучали ее туфли, когда она разбегалась, затем — фрр, и она уже на той стороне.
Марианна скромно улыбнулась, одним пальчиком отвела со лба длинные светлые волосы, и я невольно подумал, уж не в нее ли я влюблюсь в этом году.
Но вряд ли. Она же давно училась в нашем классе.
Может быть, в какую-нибудь из класса «А»?
