Книга Думать не будем пока ни о чем - Айя Субботина

Такой безумно красивый, что сразу падаю к нему в руки, даю себя обнять. Выпила три глотка шампанского, но пьянит меня его запах: какой-то терпкий парфюм и крепкий запах табака. Он всегда много курит, а я могу наблюдать за этим часами.

— Точно одна сегодня? — Он сам ловит такси, прямо на дороге.

— Одна, — так сильно смущаюсь, что краснотой моих щек можно разводить огонь. — Тут все до утра будут.

— Ок, школьница. Неохота на злого папашку нарваться.

— Я больше не школьница, — делаю вид, что обижаюсь, но Он затаскивает меня в такси и начинает целовать.

Мне не очень приятно целоваться. Это мокро и скользко, но мне нравится, как Он меня обнимает: крепко, словно хочет раздавить. Как будто это такое мужское признание в любви.

В лифте сам достает из моей сумочки ключи.

Переступаем через порог.

Не дает включить свет, отводит руку от выключателя.

— Может, на койке твоих предков? — Он посмеивается, стаскивая обувь.

Отрицательно мотаю головой — и в животе внезапно холодеет.

Что это? Паника девственницы?

В семнадцать вроде не поздно, а уже как раз.

Я сама выбрала этот день. Приурочила к особенной дате.

И надела белое кружево под свое почти_невестино платье. Тысячу раз представляла, как Он медленно, терпеливо меня разденет, будет целовать… везде-везде-везде.

Он целует в губы, с языком. Мне снова немножко хочется, чтобы перестало быть мокро и случилось приятно, но на этот раз во рту немного немеет. Он снова много курил. Тоже волнуется? Для него это тоже особенный день? Особенная я?

Он толкает меня в мою комнату. Она прямо в конце коридора.

Последние метры практически несет, взяв за плечи, словно статуэтку.

— Подожди… — Я упираюсь коленями в постель. — Может быть…

— Все хорошо, школьница, хватит тормозить.

Поцелуи у меня на шее. Щетина неприятно царапает кожу.

Я увожу плечи, когда пытается стащить платье.

Может быть… это просто паника? Я столько раз представляла, как все это случится, что теперь, когда ситуация не вписывается ни в один сценарий, теряюсь, не знаю, что делать?

— Че ты жмешься, как маленькая? — Он грубо тянет на себя.

— Просто… может… сначала чай? — Я боюсь пошевелиться, потому что впервые слышу его таким злым и раздраженным.

— Ага, — Он усмехается, — чай-кончай. Сама позвала перепихнуться, чего теперь жмешься? Не бойся, ты у меня не первая, порву как надо.

Я пытаюсь расслабиться. Он ведь прав: сама позвала, сама хотела.

Мне просто нужно немножко времени, чтобы перестать бояться и дрожать.

Отодвигаюсь и даже отхожу к противоположной стене. Тяжело дышу. Шея в том месте, где он терся губами и щетиной, ужасно болит, словно от ожога.

— Давай просто… поговорим, чаю выпьем. Есть настоящий пражский торт.

Он пристально на меня смотрит, сначала хмурится, а потом пожимает плечами и говорит:

— Ну торт — так торт.

— Ты просто… мой принц, — сияю от счастья и несусь мимо него к двери.

Он захлопывает ее у меня перед носом.

Хватает за плечи.

Грубо бросает на кровать.

Мне страшно. Это совсем не так, как я представляла у себя в голове. Это просто кошмарный сон. Я открою глаза, проснусь — и мой принц снова будет принцем.

— Че ты ломаешься?! — Пытается развести мне ноги, но платье слишком узкое.

— Остановись, пожалуйста. — От страха и непонимания горло словно стягивает удавкой. — Я не хочу. Мне страшно…

На мгновение Он как будто даже задумывается, а потом зло усмехается и рвет платье от подола до самой талии. Тонкий шелк поддается без заминки.

— Знаешь, блядь, я заслужил моральную компенсацию за то, что подтирал тебе сопли! Хватит меня динамить, сука. Думала, мальчика нашла, чтобы цветочки-бабочки?!

— Остановись! — Я кричу из последних сил. Не знаю, почему не зову на помощь или не кричу «Пожар!». Не знаю, почему прошу его остановиться. Но в голове вертится только одна мысль: он должен услышать. — Я никому ничего не…

Закончить не успеваю — от удара перед глазами все плывет, комната переворачивается с ног на голову, и я со всего размаха падаю с потолка на кровать. Твердую, словно бетон.

— Что ты, тварь, расскажешь? Что сама меня позвала? Что сама вырядилась и жопой крутила? Кому ты что расскажешь, блядина?!

Это сон.

Кошмар, в котором у моей сказки изнанка Сайлент-Хилла.

Но это просто сон. Проснусь — и ничего не будет. Только плохие воспоминания.

Говорят, дурные сны забываются до полудня.

Меня парализует ужас, когда Он, царапая кожу, сдирает по ногам белье.

— Нет, нет, нет… — Я тараторю слово за словом, как будто кирпич за кирпичом выстраиваю защиту. — Пожалуйста, не надо… Я же…

Он переворачивает меня на живот, вдавливает лицо в подушку, коленом разводит ноги.

Я кричу во все горло.

Я боюсь.

Я боюсь…

Убейте меня кто-нибудь…

Брыкаюсь изо всех сил, кричу, умоляю, вою полным ртом крови.

За волосы поднимает мою голову и на этот раз бьет кулаком в висок.

Я надеюсь, что выключусь.

Но сознание до сих пор в моей голове, хоть я почти не чувствуют конечностей и не могу пошевелить языком.

Он тяжелый сверху на мне. Одной рукой держит затылок, другой возится с ремнем. Шелестит фольга, что-то бормочет про «хрен докажешь без спермы…»

Я хочу умереть прямо сейчас.

Боженька, пожалуйста, забери меня. Один маленький сердечный приступ — и больно уже не будет.

— Что ж ты такая тугая, булки расслабь, кому сказал или еще раз загасить?

В голове так тускло, что я не понимаю смысла слов.

Если не дышать — можно задохнуться?

Я пробую, но от острой боли захлебываюсь криком.

Боженька, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…

Глава пятьдесят шестая: Йен

Девять лет назад

Я снова падаю на бетон.

В темной комнате одна.

На полу.

Свернулась клубком. Мне как будто оторвали ноги — ниже пояса ничего не чувствую. Пытаюсь нащупать бедро. Натыкаюсь пальцами на липкое холодное пятно между ног.

Сажусь. Кровь растекается подо мной.

Без света она черная, как будто я — каракатица и мне проткнули чернильный мешок.