Книга Лицо отмщения - Владимир Свержин

«Подумать только, — размышлял он, — не отправься я к отцу Амвросию, и мы бы уже вовсю мчали к Светлояр-озеру. Уж на что оно батюшке занадобилось — бог весть. И вот такая награда! Как хорошо, что в первую очередь царственная странница направила стопы именно сюда, в град, основанный велением апостола Андрея!»

— …Далее, сиятельная Никотея говорит, что восхищена как столицею земли русов, так и ее мудрым правителем, кесарем Владимиром и всем его семейством. Она горда, что состоит в родстве, пусть и отдаленном, с Мономахами, и просит считать ее любезной сестрой, выражая при том живейшую надежду, что отношения между державой Мономахов и державой Комнинов впредь будут обусловлены не только взаимной выгодой, но и теми нежными родственными чувствами, которые породил в ней этот визит…

«Господи, — про себя твердил князь Мстислав, — да пропади пропадом бриттская земля с ее короной! Матушку уж не вернуть, а мне чем в этакую даль отправляться за столько-то верст киселя хлебать, так уж лучше взять этакую девицу в жены — и все дела! Роду она зело хорошего, и невеста знатная. Эх, сдалось батюшке это Светлояр-озеро!

А может, упасть ему в ноги да умолить? Ведь сестра — не жена, в светлице у оконца ждать не будет. Токмо мы из Киева умчимся, она в обратную дорогу пустится, а там уж поди кто еще в мужья ей сыщется. Нельзя удачный миг упускать. Сейчас к отцу ее и дядьке василевсу сватов засылать надо!»

Мстислав готов был поклясться, что ни в своей земле, ни в какой иной никогда прежде не видывал такой красоты. Да что там красоты! Было в гостье какое-то такое невероятное изящество… Князь и слова-то такого не слыхивал, и выразить не мог, ну а глаз отвести — так и подавно. «Честным бы пирком, да за свадебку», — себе под нос прошептал он, слушая мягкий увещевающий голос толмача. В этот миг для него происходящее вокруг потеряло всякое значение.

И напрасно. Происходящее в горнице княжьего терема стоило самого пристального внимания.

«Э нет, так не пойдет, — думал один из вельмож свиты прекрасной севасты, — этак они обо всем договорятся. И у золотой Венеции под боком окажется совсем не та дышащая на ладан ромейская империя, а держава, растянувшаяся аж до Студеного моря. Негоже, чтобы Никотея наворковала своему очередному поклоннику на ушко волю дяди императора. Ишь, как он на нее пялится! Влип, как муха в паутину».

Анджело Майорано украдкой бросил взгляд направо, где, склонив головы, стояли прочие рыцари свиты. Чертов крестоносец Вальтарэ Камдель, граф Квинталамонте, и уж совсем некстати свалившийся им на голову сын архонта Херсонеса. «Еще два влюбленных дуралея», — про себя усмехнулся Мултазим Иблис.

Он признавал, что севаста весьма обольстительна, но жизнь на Востоке, а Сицилию он тоже числил одной из восточных стран, приучила его к девушкам покорным и податливым. Никотея была не такова. Это раздражало капитана «Шершня» и отталкивало, как отталкиваются друг от друга одинаковые полюса магнитов.

Анджело Майорано не слишком задумывался над этим ощущением. Севаста не казалась ему кичливой задавакой, как множество дворянок в тех странах, где ему довелось побывать. Не была она и безответной рабыней, каких он во множестве покупал на невольничьих рынках Средиземноморья. Но она зачем-то старалась казаться проще и слабее, чем была. Анджело Майорано чувствовал это спиной, но ничем не мог подтвердить своих невнятных чувств, и это бесило его до крайности.

«Нет, не бывать тому, — думал он. — Раз уж я волею небес добрался сюда, то самое время заняться тем, за что готова заплатить Венеция. Ах, граф, граф, лучше тебе было отправиться со мной в Сицилию к твоему августейшему дядюшке. На беду, ты увязался за этой порфироносной обольстительницей».

Он скользнул быстрым взглядом с родича короля Сицилии на Симеона Гавраса. «Этот и вовсе с узды сорвался. Бросил отца, бросил свое воинство, и вот на тебе, верный паладин. Каково ему теперь глядеть, как его аманта[54]любезничает с этим неотесанным бородачом русом? Хорошо бы, чтобы в его голове созрела мысль ткнуть этого Мономашича мечом под ребра. Как бы это все упростило! Хорошо бы, хорошо…

А интересно, знает ли Гаврас о том, что поручено мне в его родном Херсонесе? Отец его, конечно, знает. Успел ли он сказать сыну? Если да, то можно не сомневаться, что Симеон попытается использовать меня в своих целях. А значит, я могу, да что там могу — обязан не допустить этого. И как можно скорее использовать его. Нет ничего проще, чем морочить голову влюбленному дураку. А раз налицо два влюбленных дурака, то, стало быть, им предстоит выяснить меж собой, кто дурнее».

— …Радостно и лестно слушать мне твои речи, дражайшая сестра! — низким рокочущим голосом произнес Мстислав Владимирович. — В знак же искренней приязни моей прошу тебя принять дар братской, — князь замялся, — любви. — Он хлопнул в ладоши, и юнец новик[55]поднес господину ларец, украшенный резными пластинами из рыбьего зуба. Князь взял покрытую ажурным рисунком шкатулку, поднял крышку, и сияние драгоценных каменьев разлилось по комнате. — Пусть малость сия станет тебе памятью о любящем братце.

Никотея, завороженно глядя в шкатулку, опустила в нее руки и вытащила усыпанную лалами и яхонтами золотую шейную гривну в виде двух свившихся меж собой змей, головами устремленных друг к другу.

«Знак любви, — чуть заметно щуря глаза, констатировал Анджело Майорано, — что ж, весьма своевременно».

* * *

Симеон Гаврас печально глядел вслед севасте, величаво удаляющейся в свои покои. Сердце его обливалось кровью при воспоминании о недавней беседе Никотеи с Мономашичем. Он и ранее знал, что поездка племянницы василевса в Киев — вовсе не дань досужему любопытству юной аристократки, как о том говорилось. Но сейчас, когда предуготовление к любовным баталиям произошло вот так, прямо у него на глазах, он весь кипел от ревности, выворачивающей нутро и свивающей в узел неведомые ему дотоле нервы.

«Она не должна идти за него, — шептал он себе. — Почему же не должна? Должна! — отвечал внутренний голос. — Он чересчур стар для нее, — пытался убедить себя турмарх. — И вовсе даже не стар. Герой, увенчанный славой. Того гляди, и сам наденет венец кесаря». На мгновение ему вспомнился последний разговор с отцом, и турмарх положил руку на висевший у пояса кинжал. «Нет! — тут же одернул он себя. — Это бесчестно. Но как же я?» — взмолилось кровоточащее от стрел крылатого лучника сердце. На этот вопрос нечего было ответить.

— Хороша. Ах, как хороша! — услышал Симеон рядом с собой голос Анджело Майорано.

— Что?! — Гаврас потянул оружие из ножен.

— Ну-ну, не так скоро! — На губах фрязина зазмеилась глумливая усмешка. — Во-первых, не станет же преславный отпрыск повелителя Херсонеса отрицать истину, доступную всякому, кто имеет глаза. А во-вторых, если монсеньор турмарх перережет мне горло, мне будет крайне сложно передать вам то, что вашему покорному слуге украдкой нашептала служанка достославной госпожи севасты перед тем, как мы отправились на встречу с этим неотесанным медведем, по Господнему недосмотру носящим ромейское прозвание.