Книга Волгари - Николай Коняев

Между прочим, в приговор было включено и обвинение Никона в гибели шурина Илариона.

— Низверг один, без Собора, Коломенского епископа Павла! И, рассвирепев, совлёк с него мантию и предал его тягчайшему наказанию и биению, от чего архиерею тому случилось быть как бы без разума, и никто не видел, как погиб бедный, зверями ли растерзан или впал в реку и утонул...

Иларион читал эти слова приговора, и голос его дрожал, а перед глазами стояло лицо Аввакума, попрекнувшего его предательством. Эти слова приговора и были ответом Аввакуму. Многое можно сделать, если ты в единении со всей Церковью, правду и справедливость можно защитить!

Как только был дочитан приговор, приезжие патриархи вскочили со своих седалищ и, бормоча на ходу молитвы, бросились к Никону. Начали срывать с него панагии, усыпанные бриллиантами, и клобук с вышитым на нём огромными жемчужинами крестом.

Из-за делёжки драгоценностей между Макарием и Паисием возник спор.

Печально смотрел на них Никон.

— Возьмите и мантию мою, бедные пришельцы! — сказал он. — Разделите на ваши нужды.

— Нет! — со вздохом ответил ему Макарий. — Мантию снимать с тебя великий государь не велел.

— Отчего не велел? — удивился Никон. — Это ваша добыча.

Без патриаршего клобука красноватое скуластое лицо Никона выглядело совсем по-мужицки. И не шла, не шла к нему богатая мантия, была она как будто с чужого, к примеру, того же Макария, плеча. Но не осмелился Макарий нарушить повеление великого государя.

Так, в дорогой мантии и простом клобуке, снятом с греческого монаха, и вывели патриарха Никона из церкви.

Садясь в сани, со всех сторон окружённые стрельцами, с трудом сдерживавшими толпу, Никон начал громко разговаривать сам с собою.

— Отчего всё это тебе приключилось, Никон? — спрашивал он. — Дурак ты, Никон. Не говорил бы правды боярам, а богатые обеды бы устраивал им, небось и сейчас тебе другой почёт был!

— Молчи, Никон! — кричал шагающий следом за санями архимандрит Сергий. — Не велено тебе говорить!

— Чего кричит он? — громко спросил Никон у своего эконома. — Скажи ему, если имеет власть, пусть силой зажмёт мне рот!

— Сергий! — крикнул эконом. — Слышал, чего святейший сказал?!

— Блядин ты сын! — заорал на эконома Сергий. — Как ты смеешь простого чернеца патриархом называть?!

— А сам чего кричишь?! — закричали из толпы на Сергия. — Ты ему, что ли, патриаршее имя давал?!

Зашумела толпа.

Пришлось свернуть от беды на Земский двор. Здесь и провёл эту ночь Никон.

Но наутро, когда должны были везти патриарха в Ферапонтов монастырь, ещё большая толпа собралась в Кремле, чтобы проводить хотя и своенравного, носвоего настоящегопатриарха.

Как и Аввакума минувшим летом, пришлось увозить его тайком.

В Ферапонтов монастырь увезли. Так и не удалось больше Никону побывать в своём Новом Иерусалиме. Только после кончины своей вернётся он в Воскресенский монастырь...

А в тот день, 5 декабря, прогнав Лигарида, долго ещё бушевал тишайший государь.

— Блядины сыны, а не учителя вселенские! — кричал он. — Как же так получилось-то? А? Как же так вышло, Феденька?! Ведь это ты мне и советовал насчёт учителей вселенских! Чего молчишь, словно воды в рот набрал?!

— А что мне говорить, свет-государь... — ответил Ртищев. — Моё дело, как говорится, телячье. Обосрался и стой... советовал, конечно. Думано-то было, как лучше сделать, как все церкви под твоей, великого государя, рукой собрать, а видишь, что вышло-то... Чего тут говорить будешь? Казни меня, неклюжего.

И так сокрушённо вздохнул, что не смог государь закричать. Как телёнок стоял сейчас Федя. Чего кричать на него?

— А ты что молчишь? — повернулся Алексей Михайлович к Башмакову. — Не приказывал я вызнать, настоящие ли патриархи?

— Да ведь как вызнаешь-то... — развёл руками думный дьяк. — Личность Макария известная ещё по прошлому приезду, а у Паисия мы подпись стребовали. Сличили потом с той, которая на грамоте патриархов. Сошлось... Он ведь и подписывал ту грамоту. А у людей патриарших чего выпытаешь? Почитай, все племянниками патриаршими записаны, каждый возами товары с собой везёт, торгуют везде, где ни придётся. Дядю, говорят, случайно в Шемахе встретили, больше ничего не ведают. Подозрительно, конечно, но ведь и прежде так же к нам патриархи ездили. Записано, архимандрит или архонт какой-нибудь, а сам по торговой части промышляет. И раньше дурили так, каб на провоз не тратиться...

Смотрел на Башмакова государь и не видел думного дьяка. Мгла стояла в глазах. Вчера верховые нищие[14]опять говорили, что слух ходит, будто конец света наступает. Может, и правду говорят? Нетто не конец света, если кругом среди митрополитов и патриархов одни мошенники? И у него в России тоже иезуиты кругом. На Печатный двор чернокнижник этот, Арсен, пробравшись был... Господи! Что же делать-то?

— А что делать-то? — снова по-телячьи вздохнул Ртищев. — Нечего делать, государь. Сволочь этот Лигаридий, конечно, а только куда ни погляди, надо поступить так, как он говорит. Не столько уж и денег турки возьмут, чтобы назад патриархами Макария с Паисием поставить. Всё дешевле выйдет, чем заново патриархов созывать. Да и не совсем уж самозванцы патриархи-то наши. Так, маленько только надули, и всё!

— А Лигаридий?! За него что, тоже хлопотать, каб назад поставили?!

— А куды денешься, свет-государь... — заплакал Фёдор. — Отстань ты от его, от греха. Пущай там с им разбираются. Нешто у нас своих мошенников да воров мало?

Темно в глазах у государя было. Мыслимое ли дело — его же надули, и ему же и платить, каб мошенников покрыли?! Невозможно стерпеть, а и волю гневу не дашь — ещё хуже позор выйдет. Ничего не понимал государь. Что делать, что предпринять...

Решил, как всегда решал. Оставить решил как есть. Как всегда решал, так и решил.

Когда приговор Никону объявляли, государь и в церковь не пошёл. Бояре-то рассказывали потом, чуть не разодрались патриархи, когда облачение Никоново делили. Велел отобрать клобук и панагии. Никону денег послал, соболей. Но всё вернул друг собинный. И благословения своего не дал. Так и увезли его в заточение...

— Пошто не пошёл, государь великий, с другом-то не простился? — спросил вечером Никитка-юродивый.

Не ответил юроду Алексей Михайлович. Сам не знал, почему не пошёл проститься.

— Молчи, дурак! — громким шёпотом заругалась на Никитку карлица. — Свет-государь и в Николу-на-Угреше ездивши, тоже к Аввакуму не заходил. А там и дорожка ему песком посыпана была. Постоял, бедной, возле темницы, повздыхал, да и назад на Москву поехал... Бился Аввакумка с Никоном, а государь вон как мудро рассудил: и того и другого в тюрьму запер.