Книга Ледяная тюрьма - Дин Кунц

И вот он снова оказался у края расселины, хотя на этот раз и не рискнул подъехать ближе к обрыву.

Разверстая пасть разлома начиналась с уклона, наподобие оврага, шириной вверху в три-три с половиной метра. Но овраг, углубляясь, сужался, и там, внизу, был густой мрак, и рассеять его фонарику было не под силу.

Насколько он мог видеть сквозь свои заиндевевшие очки — а как он их Ни протирал, они тут же, в то же мгновение покрывались свежеприлепившимися к стеклам иголкам льда, — стенка, по которой им надо было спускаться, представляла собой ровную, неприступную поверхность. Он вообще-то не очень верил своим глазам: и угол, под которым приходилось смотреть, и странности отражений и преломлений светового луча, и причудливые тени, плясавшие, как бесы в преисподней, в свете его спотыкающегося о всякие неровности фонарика, зажатого к тому же в нетвердой ладони, и снег, который задувало в пропасть каждым новым порывом ветра, который затем, оказавшись в сравнительном затишье, красиво опускался вниз, описывая спиралеобразную траекторию, — все это было в сговоре друг с другом и против него; оно мешало ему составить более или менее верное представление о том, что, собственно, находится внизу. Похоже было на то, что там не так уж глубоко, и менее чем в тридцати метрах отсюда расселина заканчивается площадкой или широким карнизом. И этот карниз, подумал Харри, кажется достижим. Может быть, он сумел бы до него добраться и остался бы при этом цел и невредим.

Харри повернул свои сани задом наперед и боязливо поставил их так, что задний бампер снегохода оказался над самым обрывом, — такой ход, при более здравом рассуждении, должен был бы считаться самоубийственным; однако, если принять во внимание, что у них едва-едва остается лишь шестьдесят драгоценнейших минут, некоторая толика сравнительно разухабистой удали представлялась не только оправданной, но и насущной. Он решился на расчетливый риск, причем расчеты показывали, что вероятность провала куда выше шансов на успех. Под ним, например, может обрушиться лед, а потом можно провалиться в яму, что, кстати, сегодня уже случалось, только вот несколько раньше.

И все равно, как бы то ни было, сейчас он готов довериться удаче и отдать свою жизнь в руки богов. Если в этой вселенной есть какая-то справедливость, он, быть может, извлечет выгоду из переменившейся фортуны. По меньшей мере, можно будет считать, что он запоздал, замешкался, упустил свой шанс.

К тому времени, когда все остальные запарковали свои снегоходы, чтобы, покинув кабины, присоединиться к Харри, тот не только успел освоиться на краю обрыва, но и сумел закрепить на заднем бампере своих саней концы двух нейлоновых канатов, каждый из которых был свит из девяноста веревок потоньше и прошел испытание на разрыв подвешенным грузом почти в полтонны. Первой веревке, в двадцать четыре метра длиной, отводилась роль страховочного каната, который должен был не допустить падения Харри на дно пропасти, если ему вдруг случится сорваться или оступиться. Харри обмотал его свободный конец вокруг пояса. Второй канат был мерный, по его разматыванию можно будет судить о расстоянии, на которое удастся спуститься. Длина этого каната — тридцать метров с половиной. Второй, свободный конец его Харри уронил в ущелье.

На краю обрыва появился Пит Джонсон, поспешивший вручить Харри свой фонарик.

Харри уже закрепил свой собственный фонарик на поясе для инструмента. Фонарик болтался у правого бедра, кнопкой включения вверх и линзой вниз. Теперь он точно так же закрепил и светильник, предоставленный Питом, только у другого, левого бедра. Сдвоенный луч желтого света светил на ноги Харри, на его стеганые штаны.

Ни он, ни Пит не произнесли при этом ни слова. Они даже и не пытались заговаривать. Тем более что ветер выл и вопил так, как, верно, кто-то будет голосить, вызывая озноб до мурашек у бедных грешников, во чреве преисподней в день Судный. Визг стоял настолько пронзительный, что от него нельзя было не отупеть, не впасть в вялое бесчувствие. Ветер выл так гулко и громко, как никогда раньше. Так что Пит с Харри все равно не услыхали бы друг друга, только зря натрудили бы свои легкие.

Харри откинулся назад и ухватился за альпинистскую веревку обеими руками.

Нагнувшись, Пит ободряюще похлопал Харри по плечу. Потом он осторожно подтолкнул его в спину, уронив канат в пропасть. Харри считал, что прочно держится за канат и вообще сумеет управлять своим нисхождением. Но оказалось, что он ошибался. Веревка скользила между его рук, как смазанная, и он беспорядочно падал в провал внизу. Может быть, виной тому была наледь на перчатках, может, виновата была кожа, пропитавшаяся вазелином, потому что Харри в последние дни, наверное, слишком часто невзначай и бессознательно прикасался к своему густо покрытому смазкой лицу. Как бы там ни было, какие бы причины на то ни существовали, веревка в руках Харри извивалась, как скользкий угорь, а сам Харри прямо-таки валился в пропасть.

Под ним или, точнее, рядом с его вытянутым вдоль каната телом, поблескивала ледяная стенка. Его лицо отделяли от нее каких-то пять-семь сантиметров. Блестки на ней были зайчиками от лучей двух фонариков, которые опережали Харри в его падении в глубину. Он предполагал, что стена, вдоль которой предстоит спускаться, обладает гладкой и относительно плоской поверхностью, но полной уверенности в этом у него не было. Теперь же страховочный канат, то есть та веревка, что покороче, не уберегла бы его от заостренной сосульки льда, если бы та вздумала расти из плоской ледяной стенки пропасти. А если он так и будет падать с чрезмерной скоростью да рухнет с размаху в свалку из понападавших сверху заостренных осколков льда и смерзшегося снега, то, чего доброго, тогда и его тяжелый штормовой костюм не выдержит, и порвется, и разойдется по швам от паха до горла, и выставит его голое тело на мороз, а еще какие-нибудь ледяные шипы могут вообще проколоть его, пронзить насквозь, когда он рухнет на ноги с высоты...

Веревка раскалялась, скользя меж его перчаток, но внезапно он вдруг смог задержать свое падение, спустившись уже метров на двадцать, а то и на двадцать два за край обрыва. Его отбивающее барабанную дробь сердце могло бы потягаться с литаврами, а любая мышца тела напрягалась туже, чем канат безопасности, стягивающий его талию. Хватая ртом воздух и раскачиваясь на подрагивающем канате, больно ударяясь о стенку разлома, он глазел на дикие безмолвные пляски теней и безумных отсветов, многократно отражавшихся и преломляющихся лучей света от двух фонариков: Харри словно бы обступали стаи призрачных духов, вырвавшихся из Ада.

Он не смел передохнуть, чтобы как-то успокоиться. Часовые механизмы готовых к взрыву бомб тикали, не останавливаясь.

Ослабив канат и спустив его вниз еще на пять или шесть метров, он достиг дна разлома. Оказалось, что глубина пропасти — около двадцати семи метров, может, чуть больше, и это совпадение с прикидками, которые он делал еще наверху, приятно обнадеживало.

Харри отстегнул от пояса с инструментами один из фонариков и стал обследовать окрестности, ища вход в тот туннель, который описывал лейтенант Тимошенко. Харри помнил по своей первой встрече с этим разломом, что трещина идет в длину метров на четырнадцать-пятнадцать, что ширина ее посередине — три или три с половиной метра, но к обоим краям она становится заметно уже. Пока что у него не было какого-то общего представления о том, как выглядит дно расселины в целом. Когда под тяжестью снегохода, из которого едва успел выскочить Харри, от стенки пропасти отвалился большой кусок льда, вся эта масса полетела на дно; теперь она образовывала своего рода разделитель: холмик высотой метра в три делил дно расселины на два примерно равные площадью участка. Из вершины этого холма торчали сильно обгоревшие останки аэросаней.