Книга Мессалина - Рафаэлло Джованьоли

Поразмыслив над моими словами, но все еще не оправившись от смущения, Бринион был вынужден сознаться, что любит Ливиллу, и стал умолять меня не навлекать на него гнев Цезаря. Получив от меня это обещание, он взволнованно поблагодарил за такое великодушие и с признательностью добавил:

- Поскольку ты всегда был добр ко мне и моя любовь к сестре Калигулы может причинить мне великие неприятности, то я хочу рассказать тебе об одном деле. Для тебя оно значит очень много, а для меня грозит огромной опасностью, и - кто знает? - может быть, мне еще раз понадобится твоя выручка.

- Если ты имеешь в виду какие-то денежные затруднения, то, разумеется, мой кошелек к твоим услугам, - ответил я, усмехнувшись. - Мне нравится твое бесхитростное прямодушие: я даже скажу, что в нем больше благородства, чем в изысканных манерах людей, с которыми мне обычно приходится общаться. Я уверен, что мы с тобой поладим и станем верными друзьями.

Батав схватил меня за локоть своими стальными пальцами и порывисто прошептал:

- Нет, я говорю не о деньгах… Но все равно я буду твоим другом до гробовой доски.

И, произнеся какие-то чудовищно грубые заклинания, призывающие всех его варварских богов быть свидетелями искренности этих слов, он тут же добавил:

- Это место не подходит для нашего разговора. Когда мне можно будет прийти в комнату, в которой ты остановился?

- Да зачем же терять время? Мы можем туда направиться прямо сейчас, - ответил я, решив, что в знак своего расположения батав намеревается посвятить меня в какую-то чрезвычайно важную тайну. Я не хотел дать ему времени на размышление, опасаясь, что он передумает.

- Хорошо, идем, - согласился Бринион. Я провел его к себе. И вот, взяв с меня торжественное обязательство не доверять услышанного ни одной живой душе, он рассказал мне о том, как сестра Цезаря страдает от беспредельной жестокости и еще большей распущенности своего сумасшедшего брата, позорящего не только ее саму, но и весь дом Юлиев, не говоря уже об оскорбленной чести римского народа и как Ливилла посвятила его в историю Марка Юния Брута, пожертвовавшего детьми ради спасения Республики, и еще она поведала о подвиге Тита Манлия Торквата, который из-за любви к родине был вынужден отрубить голову собственному сыну, как она понимает свою сестру Агриппину, как сочувствует ее желанию последовать этим великим примерам самопожертвования и любви ко всеобщему благу, оставленным нам в назидание доблестными предками, которые, конечно, не остановились бы перед тем, чтобы избавить государство от порочного тирана, даже если бы он был их родным братом. Передав буквально все ее слова, Бринион добавил:

- Так получилось, что из-за своего проклятого неравнодушия к ласкам Ливиллы я против собственной воли оказался замешанным в заговор, который задумали сестры Калигулы, намеревающиеся свергнуть брата с помощью Гетулика и Лепида. Спрашивается, зачем мне все это нужно и как я, несчастный, должен теперь вести себя? Забыть о лучших обычаях моего народа и предать императора, который доверяет мне? Обмануть женщину, которую люблю и которая открыла мне свою сокровенную тайну? Разумеется, я не смогу выполнить требования заговорщиков и участвовать в убийстве Цезаря. Но так же верно и то, что я не в силах причинить зла ни Ливилле, ни Агриппине! Что же мне делать? Где найти выход? Вот о чем я спрашиваю тебя, мой дорогой Калисто.

Мне стало жалко бедного батава, в глазах которого я прочитал отчаянную мольбу о помощи и горький упрек злосчастной судьбе, заставившей его отказаться от беззаботной жизни в родном племени и вступить в римский легион. Немного подумав, я посоветовал ему следующее: прежде всего, оставить все так, как есть, и позволить событиям развиваться своим чередом. Далее, никому не говорить ни слова о том, что он доверил мне. Ни в коем случае не рассказывать Ливилле о том, что я знаю ее тайну, и я тоже буду держать нашу встречу в строжайшем секрете. Внимательно следить за действиями заговорщиков и о каждом их шаге сообщать мне; со временем ситуация прояснится, и тогда мы вместе решим, что нам предпринять. С тех пор прошло десять дней. Бринион каждое утро навещает меня и делится со мной всеми новостями, которые ему удается выведать. Теперь мне точно известно, что четверо сообщников окончательно решились на кровавое злодеяние, но пока они не договорились только о месте и времени его осуществления.

К сказанному следует добавить, что в последние дни Бринион пьет и проигрывается больше, чем обычно. Как следствие, он все чаще прибегает к помощи моего кошелька, в которой я и не думаю отказывать, ведь от поощрения его пороков и, стало быть, от его привязанности ко мне зависит моя осведомленность в делах заговорщиков и в намерениях самого Калигулы. Выгода несомненна, ибо, держа в руках нити их жизней, я могу управлять ходом событий по твоему желанию. Сейчас все в моей власти: стоит тебе подать знак, как я крикну во весь голос: «Берегись, Цезарь, тебе грозит огромная опасность!», а если ты сочтешь нужным, то я даже выдам имена всех заговорщиков, но если тебя устраивают мои рассуждения, то я не буду ни во что вмешиваться, и тогда через пару месяцев мы станем свидетелями гибели тирана.

Впрочем, прочитав эти строки, ты, наверное, мысленно предостерегла меня как от излишнего самомнения, так и от чрезмерного доверия к Бриниону, который - кто знает? - может вводить меня в заблуждение. Но, да сохранят меня боги от того, чтобы я стал жертвой обмана, пусть даже не обмана, а невинного розыгрыша ради тех денег, которые хитроумный батав - а вдруг - решил выудить у меня таким способом… о худшем я, признаюсь, тоже думал и поэтому стараюсь ловить каждое слово Агриппины, Ливиллы, Лепида, Гетулика и, конечно, самого Бриниона. Но чем больше я наблюдаю за ними, тем больше убеждаюсь в правдивости его слов.

А коли так, то ты, моя повелительница и госпожа, можешь распоряжаться мною, как самым преданным рабом. Я же выполню любое твое пожелание.

На этом я должен закончить письмо, в которое вложил всю душу и преданность тебе, обожаемая Мессалина. Надеюсь, что мое послание скоро окажется в твоих руках. Все его страницы я много раз целовал, завидуя им и горько сожалея о том, что не смогу увидеть тебя раньше, чем эти строки.

Я люблю только тебя и знаю, что без тебя не смогу жить.

Из замка Уби в третий день календ декабря

года 792 с основания города».

Дописав последнюю строчку, Калисто поцеловал листки папируса, свернул их трубочкой и положил в ларец из черного дерева, который тут же запер на ключ. Потом он снял щеколду с входной двери, осторожно выглянул в коридор и, убедившись, что в нем никого не было, направился в покои императора.

Там его ждали неожиданные известия.

Едва успев переговорить с Геликоном, Апеллом, Вителием и Луцием Кассием, вокруг которых собрались трибуны легионов и придворные, он увидел, как в помещение вбежал взволнованный Калигула. На нем были доспехи, сиявшие золотом и драгоценными камнями.

Заметив Калисто, он задержался и воскликнул:

- А! Калисто! Разве ты не друг Высочайшему Повелителю Гаю Цезарю Августу, истинному сыну Германика и его достойному последователю? Почему ты не радуешься вместе со мной? Разве ты не слышал нашу великую новость?