Книга Когда цветут эдельвейсы - Владимир Топилин

Саша вдруг посмотрел в сторону, на снег рядом с лыжней, внимательно заглянул подруге в глаза:

— Мне кажется, прежде чем поехать вниз, ты что-то забыла сделать.

— Что ты! Перестань... Потом. И так все губы обветренные... — прикрывая лицо рукавичкой, смутилась Валюта.

— Я не об этом. Что здесь должно быть написано? — показывая на снег, спросил Саша.

Любимая негромко засмеялась, покачала в знак согласия головой, начертила лыжной палкой заветное слово: «Привет!»

Байка деда Еремея

Беда случилась у деда Еремея, настоящее горе: сломались его старые, охотничьи лыжи. Как теперь идти в тайгу, на Осиновую гору? Самому неприятно, вдруг Шурка посмотрит на широкие камуски, пристыдит его: «Что это у тебя, деда, лыжи треснули?» Стыдоба промысловику, да и только.

Всё началось с обычного созерцания далекого перевала. Смотрел Еремей Силантьевич на знакомые угодья в свой восьмикратный бинокль, видел, как по лыжне его ученик ходит, а с ним Валюшка Суханова. Один раз, второй, третий. Потом девка одна с котомкой на гору подниматься стала. Знает охотник причину её походов, одобряет чувства, завидует. Сколько раз так было — не помнит. А только вот однажды закипела желчь: «Что там? Какая-то девчонка на гору ходит, а я не могу?.. Надо и мне на перевал наведаться. Может, в последний раз придётся...»

Воодушевленный благими намерениями, старожил засуетился, ноги в валенки — да в сени. Надо ему срочно проверить охотничье имущество: достать лыжи, починить куртку, уложить котомку. Пошёл он в кладовку за своей амуницией. Там, под прочной кедровой домовинои стоял большой, оошитыи от мышеи жестью, сундук.

Сдвинул старик свой гроб в сторону (не до него сейчас), открыл крышку сундука, зашёлся в томлении. Здесь всё самое сокровенное, нажитое им за долгую, нелёгкую жизнь промысловика. Нет, конечно, драгоценных камней, тяжелых, с кулак золотых самородков, колец, персидских ковров, шёлковых платочков, жемчужных ожерелий. На первый взгляд, в сундуке лежит старая, ненужная утварь, которую давно пора выбросить на помойку: тряпки, ремешки, железки, коробочки, баночки, мешочки. В коробочках аккуратно упакованы капсюля, пыжи, порох, латунные гильзы и патроны. Мешочки увесисты от дроби. В баночках упакованы рыболовные снасти, леска, нитки, пуговицы, заплатки. Разные железки не что иное, как всевозможные приспособления для заряжания патронов, инструмент для чистки и ремонта оружия, разбитые и лопнувшие на морозе капканы. Лежат здесь две пары кожаных ичигов, три смены белья, суконная куртка и штаны, зимняя, из светлого соболя шапка, рукавицы из выдры. Отдельно, в специальном отсеке, уложены ножи, топоры, несколько таяков для постановки капканов, фонарики на любой вкус и цвет, свечи, керосиновые лампы, три упаковки спичек и ещё множество других мелких вещей, без которых жизнь в тайге тяжела. Всё в рабочем состоянии, чисто, в целости, сохранности, упаковано с таким расчётом, чтобы сборы составляли не более получаса: взял и пошёл. Во всю длину сундука вытянулись старые, из сохатиного камуса, лыжи. Под ними, на дне ящика, три ружья: двуствольная «тулка» шестнадцатого калибра, малокалиберная винтовка и немецкий, времён Второй мировой войны, карабин. Всё оружие в рабочем состоянии, стоит зарядить патрон. Только вот для немецкого карабина у деда Еремея они закончились. Последнего медведя из этого оружия он добыл в конце семидесятых годов.

А вот упакованы в плотный целлофановый пакет потёртые от походов, вздутые тетради. Четыре дневника, свидетельства былых походов, правда успеха, горечь неудач, богатый промысловый опыт. В одном из них подробное описание нескольких способов добычи соболя, передвижение зверька в тот или иной год, мудрые предсказания, приметы будущего времени года. Вторая тетрадь расскажет о повадках зверя, предосторожностях при охоте на крупное животное. Третья и четвёртая поведают около сотни коротких событий, когда-то произошедших с Еремеем Силантьевичем. Может, данные записи когда-то кому-то послужат уроком...

Какое-то время мудрый промысловик смотрел на своё состояние: не зря жизнь прожил! Каждая вещь имеет свою память, а значит, ценность. Стоит взять в руки пачку патронов от малокалиберки, посмотреть год выпуска, как сразу станет ясно, что у охотника связано с данным годом. Вот оттиск с цифрами 71. Да, в тот год он принёс домой из тайги двадцать три соболя — больше, чем за все промысловые годы. Расплылся старик в медовой улыбке: «Эх! Шума, почестей было, как у министра обороны! Неделю Акулина бражкой поила. Да только где сейчас всё?» На вырученные от соболей деньги всё же добытчик купил себе мотоцикл, но катался недолго. Повёз Акулину в магазин. Зачем, когда можно сто метров пешком сходить? Назад ехал — перебегала дорогу Прошкина свинья. Недолго гонялся по дороге за животным дед Еремей. Сиганула свиноматка со страху в канаву, а мужик, как настойчивый следопыт — за ней. Хорошо, Акулина в последний момент с сиденья спрыгнула. После случившегося перепутанная супруга рассказала, что бравый муж с двухколёсным конём сделал три оборота через голову. Но всё обошлось благополучно. У Еремея не было никаких повреждений. Прошкина свинья удивительным образом перепрыгнула через забор, в огород к Прохоровым. А вот мотоцикл пострадал больше всех: отлетела передняя вилка, лопнул картер, треснула рама. С той поры понял Силантьевич, что его удел — лыжи. Раз в глазах кривая жизнь, на колеса не садись.

С особой любовью старик осмотрел таловые лыжи. Широкие, не слишком длинные, по переносицу, обитые ноговицами сохатого. Сколько таких лыж износил промысловик за охотничью жизнь? Не сосчитать. И все их он делал сам, своими руками. Много работы, но цель оправдывает старания. На таких самоходах можно проходить много лет, им ничего не будет. Всё выдерживают камуски: снег, дождь, голые курумники, непроходимые завалы. Прочные, талиновые волокна с запасом выдерживают удары и прогибы. Иной раз, способные изогнуться под тяжестью веса тела и груза до коромысла, лыжи не ломаются, принимают изначальную форму, не мокнут, не рассыхаются. А сколько раз они выносили из таких передряг, где чёрт ногу сломает... И ни разу не подводили.

Взял Еремей лыжи в руки, стал осматривать своих верных лошадок. Так крутит, перевернёт, посмотрит. Всё в целости и сохранности, как будто только вчера пришёл из тайги. Носки загнуты, камус натянут, юксы целые. Сбоку шкура прочно пробита, нет никаких изъянов. Только что это? Окинул взглядом задники, ужаснулся: по всей длине, сзади, от среза до ступни одна из лыж раздвоилась. Эх! Мать честная! Схватил охотник лыжи в охапку да в дом:

— Акулина, ты лыжи брала?..

Супруга оторвалась от телевизора, округлившимися, как у совы, глазами посмотрела на мужа, поцарапала пальцем у своего виска:

— Ты что, старый? Под лошадиное копыто попал?

Сообразил дед Еремей: действительно, какие Акулине лыжи? Она едва до магазина ходит. А в последний раз с ним в тайге была в тот год, когда медведь у них корову задавил — давно было.

Посмотрел он на юксы — нет, после него лыжи точно никто не брал. На хранение только он так лямки завязывает, по-своему. А когда он их в сундук положил? Да лет десять или двенадцать прошло, ещё с тех пор, когда последний раз внуки приезжали на Новый год, а он за ёлкой на гору поднимался.