Книга Тогда ты молчал - Криста фон Бернут

И сразу же на Бауэра с его пылающим лицом обратились взоры всех присутствующих. Он стал дрожащими пальцами лихорадочно листать свой блокнот. Надвигалась катастрофа, а Мона ничем не могла ему помочь. В этот раз — нет. Однако Керн — и за это Мона была безмерно ему благодарна — сразу же снова взял слово.

— Если ты разрешишь, — сказал он, обращаясь к Бауэру, — я просто подытожу твои результаты, как я это себе представляю.

Бауэр с облегчением кивнул, Бергхаммер скорчил такое лицо, словно ему очень хотелось поставить Керна на место, а Бауэра — опозорить перед всем честным миром, но, на счастье, его природная доброта одержала верх, и он кивнул Керну.

— Этот Паоло Джианфранко был в детстве дружелюбным и контактным, — начал Керн. — В подростковом возрасте его все любили. В студенческие годы у него было много друзей. Он был в определенной мере… э-э… избалованным и чувствительным, и он действительно вел себя скверно, если что-то происходило не так, как он хотел. Он был импульсивным типом, не очень дисциплинированным, не всегда вел себя корректно. Но, по рассказам членов его семьи, все изменения его характера в отрицательную сторону приходятся на то время, когда он уже стал наркоманом. Давайте пока не будем говорить о домогательстве, — в конце концов, его не осудили. Тогда получается следующее: в последние полтора года у него проявлялась типичная симптоматика наркомана: он стал эгоцентричным, нервозным, у него случались приступы беспричинного страха. Психотерапия Плессена действительно что-то пробудила в нем, но это… Я думаю, что этого недостаточно для мотивации такой изощренной, хорошо продуманной мести.

— Если это действительно так, — заметил Фишер. — До сих пор мы считали это только предположением. У нас есть лишь два убийства и…

— Да, конечно.

Керн замешкался.

— На данный момент, как было сказано, у нас есть два убийства. Они могут быть серийными, но не обязательно.

Мона подключилась к разговору:

— Я тоже не верю, что это Джианфранко, — сказала она.

Ей было все равно, что этими словами она может довести Бергхаммера до белого каления (это, собственно, и происходило, судя по его лицу). Она еще подлила масла в огонь, потому что время, черт бы его побрал, поджимало, а они топтались на месте:

— Я думаю, что мы вообще идем по ложному следу, — я имею в виду Джианфранко. Я думаю, что нам нужно было с самого начала больше внимания уделять Плессену.

— Мона, — прервал ее Бергхаммер, — ты…

— Нет, теперь послушай ты, Мартин. Ты хочешь видеть результаты, и я это прекрасно понимаю, но Джианфранко — не результат. Джианфранко — ошибка. Он — не из тех людей, которые тщательно все продумывают, изучают все детали и так далее. Все эти скрупулезные приготовления, необходимые для такого преступления, — это почерк не Джианфранко. Он был слишком импульсивным и эмоциональным для этого. Если бы он хотел убить Плессена, то он просто поехал бы к нему и схватил бы его за горло. И еще неизвестно, удалось бы ему это, потому что не будем забывать, что у него была депрессия и состояние панического страха. Он, возможно, вообще не в состоянии…

— Ты, наверно, забыла одно: в каком виде мы его нашли!

Это был Фишер, он демонстративно встал на сторону Бергхаммера, чтобы позлить ее и, конечно, чтобы навредить ей.

— Нет, — сказала Мона и повернулась к нему, чтобы Фишер не мог нападать на нее сбоку. — Классическое подражание преступлению. Больше ничего. Возможно, он даже не хотел убивать себя, возможно, ему просто понравилась идея с буквами. Может, и дозу он превысил лишь по ошибке.

— Чушь!

— Потому что, — продолжала Мона, — вы все, как и я, прекрасно знаете, что доза была превышена незначительно. Если бы его нашли вовремя, то его можно было бы спасти. Так это или не так?

Воцарилось молчание. Да, действительно, за пять минут до совещания Герцог подтвердил: «Это могло быть просто ошибкой, и тогда…»

— Чушь, — перебил ее Фишер во второй раз, и он не позволил бы себе этой грубости, если бы не знал, что Бергхаммер его поддержит. — Никто не будет вырезать себе буквы на коже, чтобы затем…

— Да, — сказала Мона, — чтобы сделать что? Убить себя? Подготовить все так тщательно и даже не подумать о прощальном письме?

— Буквы на его руке — это и было прощальное письмо. Это же…

— Да, это возможно, — ответила Мона. — Возможно, Ганс, но не более того. Все остальное — пустые рассуждения. Я остаюсь при своем мнении. Конечно, этот вариант нам бы подошел, но я считаю, что Джианфранко — не преступник. Убийство в состоянии аффекта — это может быть. Но не коварство. Не акт мести, требующий длительной подготовки. Это не тот человек, который долго готовится, ждет подходящей возможности и действует строго по плану, прежде чем нанесет удар.

— Прекрасный анализ, Мона. Действительно, глубокий. Ты общалась с психами, или я что-то пропустил?

— Прекрати, — произнес Бергхаммер.

Он делал вид, будто его это не особенно задевает, но Мона слишком хорошо знала его и понимала, что у него внутри все кипит.

— С удовольствием, — Мона сказала неправду.

В конференц-зале установилась гробовая тишина. Не позднее чем сегодня вечером враждебное выступление Фишера против Зайлер станет достоянием всего отдела, и в этот момент Мона ненавидела Фишера так страстно, что ей пришлось взять себя в руки, чтобы не перейти к рукоприкладству. Она уставилась на Фишера, нет, она просто впилась в него взглядом и смотрела до тех пор, пока он с угрюмым видом не отвернулся. Пусть маленькая, но победа. За ней должны последовать другие: ей нужно было нейтрализовать Фишера раз и навсегда, пока он не принес большего вреда. Не получится у нее сотрудничать с этим человеком, она слишком долго не хотела это признавать.

— Есть лучшее предложение, — сказала она Бергхаммеру, пока он не придумал что-нибудь еще, что вылилось бы в еще большие потери времени, чем история с Джианфранко.

— Мона…

— Я продолжаю расследовать версию, имеющую отношение к Плессену, Патрик будет помогать мне. А вы сконцентрируйтесь на Джианфранко.

— Значит…

— На пресс-конференции ты скажешь, что мы в настоящее время занимаемся расследованием самоубийства врача, который ранее был пациентом Плессена и, возможно, каким-то образом связан с другими преступлениями. Может быть, средства массовой информации уже сами обнаружили эту взаимосвязь.

Бергхаммер ничего не ответил. Он рассматривал ее с непонятным выражением лица, но что-то подсказывало ей, что она выиграла.

Пока что.

— О’кей? — Мона вопросительно взглянула на Бергхаммера.

— Делай, что хочешь, — в конце концов сказал он.

Трудно было определить, чего в его тоне было больше — отчаяния или сдерживаемой ярости. Все присутствующие замерли от неожиданности и обратились в слух, потому что еще никто никогда не слышал от него ничего подобного.