Книга Тогда ты услышал - Криста фон Бернут

На третьем этаже Мона услышала сильный шум. На четвертом стала надеяться, что этот шум раздается не из их квартиры. На пятом этаже она уже не сомневалась. Кто-то кричал и швырял вещи.

В их квартире. Где же еще?

Мона присела на верхнюю ступеньку отдохнуть. Может быть, все еще обошлось бы, если бы она принесла пиво раньше. Она опоздала. После школы она еще поболтала со своими лучшими подружками Сабиной и Марией, обе они живут в нескольких автобусных остановках и поэтому Мону редко отпускают к ним в гости.

Не то чтобы маме нравится, когда она сидит дома. Но она страшно боится, что с Моной что-то случится, а она будет виновата. Потому что тогда все поняли бы, что она — человек ненадежный.

Потому что она ненадежная. И все подозревают это, и всем, кто это подозревает, жаль Мону. Но это нисколько ей не помогает. Возможно, когда-нибудь ей найдут других родителей. Или позаботятся, по крайней мере, о том, чтобы она жила с отцом.

Отец уже забрал ее сестру Лин, и еще у него трое детей от его новой жены. Он живет теперь в другом городе. Он не может заботиться еще и о Моне, у него просто недостаточно места в его трехкомнатной квартире. Каждый месяц он посылает матери деньги. Большего сделать он не может. Это Мона должна понять. И не такая уж ее мать больная. Странно, да? Но она не больна в прямом смысле этого слова.

Отец просто не хочет понять, что за последние годы ситуация ухудшилась. Он звонит раз в месяц, и когда говорит с мамой, та ведет себя совершенно нормально, смеется и шутит, как раньше, когда они еще были женаты. Когда Мону зовут к телефону, она не может говорить открыто и всегда вынуждена притворяться, что все хорошо, все в порядке. Потому что мама всегда стоит рядом и вслушивается в каждое слово, в каждый смешок, улавливает каждое колебание голоса.

Кажется, что из дома все ушли. Мама бушует в квартире, а никто не жалуется на нарушение общественного порядка, даже не спросит, в чем дело, почему крик. Потому что соседи не хотят знать, что случилось. Потому что тогда им придется действовать и искать Моне новых родителей. Мона встала и потащила пакеты с пивом к входу в квартиру, где лежит коричневый коврик в форме таксы. У всех остальных жильцов — нормальные прямоугольные коврики, только у них лежит эта дурацкая такса, потому что она кажется маме «жутко смешной».

— Мама, это я. Ты слышишь?

За дверью раздается шум. Мона вставляет в замочную скважину ключ.

— Я вхожу.

Ключ поворачивается в замке, Мона толкает дверь, но та открывается только на пару сантиметров. Коврик в прихожей сдвинулся и заблокировал дверь.

— Мама! Открой!

Шаги приближаются. Кто-то пыхтит за дверью.

— Оставь меня в покое!

— Тут никого нет. Пожалуйста, открой мне дверь. Я принесла пиво.

— Пиво?

Она рывком тянет на себя коврик. В следующий миг мама просовывает голову в дверной проем. Лицо все пошло пятнами от слез, тушь растеклась. Она так сильно начесала волосы, что они торчат во все стороны — как бушующий огонь.

— Эти свиньи не оставляют меня в покое. — В ее голосе слышны слезы, и кажется, что он вот-вот сорвется на визг.

— Впусти меня, пожалуйста!

Мать смотрит на нее сверху вниз. Медленно, очень медленно она понимает, кто это. Начинает всхлипывать и вытирать пальцами сопли.

— Они просто не хотят оставить меня в покое.

— Я принесла пиво, — настойчиво повторяет Мона.

Она вынимает из пакета бутылку «Августинер Эдельштофф» и сует матери под нос, как будто та зверек в зоопарке. Потом дверь открывается, и квартира поглощает Мону.

Мона уже не сопротивляется. Потому что ей больше некуда идти с тех пор, как умерла бабушка.

У нее осталась только мать, а у матери — только она, и никто ничего не изменит.

Но, может быть, на этот раз пиво поможет.

Мона открыла глаза. Темнота вокруг кажется всепроникающей. Уже много-много лет ее мать постоянно находится в психиатрической лечебнице, и, тем не менее, у нее все еще есть власть над снами Моны.

Иногда, в самые неприятные моменты своей жизни, Моне кажется, что мать обладает силой, способной преодолеть все — смирительную рубашку, стены, расстояние. Иногда ей кажется, что мать точно знает, где она сейчас, что она делает и — что хуже всего — о чем она думает и что чувствует.

«Я многое вижу», — сказала мать после очередной попытки самоубийства. Тогда она лежала на белоснежной больничной койке, бледная, уставшая, с тупым пустым взглядом, придававшим ее словам лживый оттенок. И, тем не менее, она всегда знала, когда Мона говорила неправду. В моменты просветления она говорила Моне о ее характере такие вещи, о которых та сама даже не подозревала. И мать всегда оказывалась права.

Мать все еще следит за ней. Мона чувствует это, хотя не рассказывает об этом даже своей сестре Лин. Та подумает, что у нее не все дома. Уже не говоря о том, что могут подумать другие.

Среди ночи Фелицитас проснулась от звонка и стука в дверь.

— Откройте, полиция!

Ну вот. Этого следовало ожидать. Все же ее свобода продлилась несколько часов, те несколько часов, когда она прекрасно себя чувствовала. Она успела принять душ, поесть, сделать записи. Вот все и закончилось.

Самое удивительное, что весь страх куда-то ушел. Все, что теперь произойдет, предопределено. Она не помешала, и тем самым сделала себя виновной. Поэтому все, что сейчас произойдет, она заслужила.

Она встала, включила свет. В ногах на ее кровати лежали изрезанные газеты, из которых она весь свой последний свободный вечер вырезала статьи о Конни, Шаки и Роберте, а потом вклеивала их в альбом. Полиция найдет их и сделает из этого соответствующие выводы. Так что все в порядке. Она сама сделала себя виноватой и понесет за это наказание.

Она открыла дверь после того, как причесалась и надела чистые джинсы и шерстяной свитер. Она не хотела произвести плохое впечатление даже на чужих людей.

Перед ее дверью стояли двое полицейских, мужчина и женщина. Она жестом пригласила их войти.

— Хотите кофе?

Те переглянулись и одновременно отрицательно покачали головами.

— Это ваша квартира? — спросил мужчина. У него был сильный баварский акцент.

Она кивнула. К чему ходить вокруг да около?

— Вы — госпожа Фелицитас Гербер?

— Да.

— Мы вас арестуем по подозрению в убийстве.

Возможно, многие преступники чувствовали себя так же, как она, когда их, наконец, ловили: она не злилась, не пришла в отчаяние, а ощущала только огромное облегчение. Больше не нужно напрягаться. Все решат за нее. Это как в больнице: нужно всего лишь лечь туда и стремиться выздороветь. Остальное сделают врачи и медсестры.