Книга Три версии нас - Лора Барнетт

Одеваясь, Джим думает: «Мне сейчас больше лет, чем было отцу, когда он умер». Джим Тейлор, пятьдесят два года: свое пятидесятилетие отпраздновал в этом доме — шампанское, коктейли, музыканты, до четырех утра играющие репертуар «Роллинг стоунз». Не состоит в отношениях (более или менее серьезных) на протяжении десяти лет. Бывшая спутница жизни счастливо живет на острове Скай с лесбиянкой, занимающейся гончарным делом. Сын, которому сейчас двадцать один год, изучает графику в Эдинбурге, и он уже намного взрослее, чем были его родители в этом возрасте, да и — Джим думает об этом со смехом — потом тоже.

Дилан приезжал на день рождения Джима; когда они стояли в саду и пили пиво, сын сказал:

— Знаешь, пап, я много думал о том, каково тебе было после нашего с мамой отъезда. Ты ведь никогда не пытался настроить меня против нее. Мог, но не стал этого делать. Я любил приезжать к тебе на каникулах. И до сих пор люблю. Ну, наблюдать, как ты работаешь, и все такое. Это всегда здорово.

Джим посмотрел на сына. Тот очень хорош собой — гладкая кожа, унаследованная от матери, и голубые, как у отца, глаза, на взгляд Джима, в отношении внешности Дилан оставил его далеко позади — и испытал такую гордость и любовь, что на мгновение потерял дар речи. Поэтому он просто обнял Дилана за плечи, думая, что никогда не ждал такого поворота судьбы; а с другой стороны, прожил достаточно долго, чтобы понимать тщетность любых ожиданий. Кого бы то ни было, чего бы то ни было.

Все годы, прошедшие после ухода Хелены, одно и то же лицо неизменно всплывает в памяти Джима. Его кузен Тоби тоже приехал на юбилей вместе со своей женой, элегантной француженкой Мари, и они несколько дней провели в Доме. Однажды поздним вечером Джим вдруг спросил про Еву. И увидел, как Мари и Тоби обменялись взглядами.

— Ей сейчас непросто, — сказал Тоби. — Тед Симпсон плох — болезнь Паркинсона, насколько мне известно. Они вернулись в Лондон из Рима. Он совершенно беспомощен. Она практически стала сиделкой при нем.

Джим не мог понять, что он чувствует к Еве. Вероятно, жалость, но ее заглушало понимание, что он не имеет на нее права. Разве он знает Еву? Джим часто вспоминает ее большие, ласковые глаза и проницательную улыбку; но никого похожего на нее он не рисовал уже много лет — с тех пор как создал тот триптих. Возможно, картины стали своеобразным самоочищением: таким образом он пытался избавиться от воспоминаний об их так и не сбывшихся отношениях. А ведь они были возможны — Джим почувствовал это при встрече с Евой. Ева Кац — Симпсон — пусть даже порожденная воображением художника, могла бы сделаться для него идеальной спутницей. Джим не сомневался в том, что Хелена это понимала. Но Кейтлин — нет, Кейтлин — это другое дело.

Она помогала ему в мастерской, выполняла обязанности секретаря, иногда позировала, а потом незаметно и постепенно превратилась в нечто большее. Ей тридцать восемь; она и сама вполне достойный художник; подтянутая, стройная. (Каждое утро Кейтлин начинает с пробежки вокруг бухты Карбис.) За плечами у нее недолгое раннее замужество. Детей нет, претензий тоже.

Сейчас Джим слышит возню Кейтлин внизу: без сомнений, готовит кофе. У нее есть свой ключ, но Кейтлин соблюдает рабочий график — если, по взаимному согласию, не задерживается вечером. Она ни разу не провела здесь ночь. Их отношения устроены очень деликатно, так, чтобы не задевать ничьи чувства и учитывать обоюдные потребности.

— Кофе будешь? — раздается крик из кухни; напиток, разумеется, уже готов.

— Да, спасибо, — отзывается Джим. И идет вниз, где его ждет Кейтлин, а впереди — новый рабочий день у свежего холста в мастерской.

Версия третья

Гамлет

Лондон, сентябрь 1995

У барной стойки Дэвид разговаривает с Гарри; тот одет в дорогое черное пальто, на шее — клетчатый хлопковый шарф.

На минуту Еве кажется, что она перенеслась на сорок лет назад и вновь видит их такими, какими они были тогда — молодыми, вечно куда-то спешащими, полными грандиозных планов. Но иллюзия быстро исчезает, и перед Евой вновь двое немолодых седеющих мужчин — многого добившихся и уверенных в себе. Ни один из них никогда не испытывал даже малейших сомнений в том, что все, им задуманное, сбудется.

— Ева.

С годами обаяние Дэвида никуда не делось; он наклоняется поцеловать ее с таким видом, будто она — единственная женщина в его жизни. Когда-то, полагает Ева, так и было, но сейчас ее уже не обманешь: обаяние Дэвида — всего лишь способ удовлетворить инстинктивную, неутолимую жажду обожания. Это действовало на многих женщин, и на нее в том числе.

Та постановка в Кембридже… то лето… головокружительные полуденные часы на смятых простынях, которые сблизили их гораздо сильнее, чем следовало бы. Они были счастливы тогда и слишком долго пытались вернуть свое счастье. Как он сказал в Лос-Анджелесе, в новогоднюю ночь, когда они поняли, что все бесполезно: «Мы просто не подходим друг другу, верно?» Причина, разумеется, в Джиме, в его попытке дать еще один шанс их отношениям с Евой — в этом нет сомнений.

— Дэвид.

Ева подставляет щеку под его губы.

— Волнуешься? — спрашивает она у Гарри.

Тот кивает.

— Нервное занятие. Показ для прессы и все такое. Но Ребекка держалась молодцом от начала до конца.

— Да, конечно.

Ева оценивающе смотрит на Гарри. Он растолстел, поредевшие волосы топорщатся за ушами, делая его похожим на сову. Ребекка рассказала, что он вновь женился на женщине гораздо моложе, ей, кажется, едва исполнилось двадцать. Разумеется, актриса. Его последняя Офелия.

— Если, конечно, Гарри не наскучит, — отреагировала на эту новость Ева.

Ребекка нахмурилась.

— Он хороший. Не понимаю, мам, что ты всегда имела против него?

Под взглядом Евы Гарри чувствует себя неловко.

— Ладно, пойду проверю ряды бойцов. Встретимся на вечеринке — и получайте удовольствие.

Дэвид хлопает старого друга по плечу:

— Давай. Ни пуха ни пера вам всем. И дочь мою за меня обними.

Когда Гарри уходит, он обращается к Еве:

— У нас еще полчаса. Я заказал тебе джин с тоником. Может быть, присядем?

Они находят столик у окна. Ранний вечер: улица, асфальтовой лентой сбегающая к Темзе, погружается в полумрак, в неверном свете фонарей спешат по набережной пары. Фойе театра постепенно заполняется; Ева замечает, как перешептываются окружающие, подталкивая друг друга локтями. Едва они усаживаются за стол, к ним, держа в руках программку, подходит улыбающаяся женщина в алом пиджаке и с губной помадой в тон — на первый взгляд ровесница Евы.

— Прошу прощения за беспокойство. — Она краснеет, почти сливаясь с пиджаком. — Если вы не против…

Женщина достает из кармана ручку. Дэвид улыбается своей профессиональной улыбкой: