Книга Я видела детство и юность XX века - Ирина Эренбург

Из Каунасского гетто 28 сентября 1941 г. расстреляли 11 тысяч евреев.

Когда я вернулась в Москву, у нас временно находилась Фаня[203] — ее должны были устроить в детдом. Глядя на меня, она заплакала. Она говорит на белорусско-польском языке. Оказывается, она меня жалела, что я такая худая. У нее очень печальные глаза. В Литве я такого нагляделась, что решила взять тринадцатилетнюю Фаню и забыть об Оле[204]. Квартира маленькая. Спим с Фаней в одной кровати. Ей что-то снится, и она дерется. Не высыпаюсь.

Мир волнует поведение Англии и Греции[205]. Речь Черчилля о греческих делах, где он сказал, что демократия не завоевывается с оружием в руках. Мы не высказываемся по этому поводу: из-за Польши[206].

10 декабря.

Годовщина свадьбы будет четвертый раз без тебя. Увидела твой почерк и вспомнила пальцы. Давно не слушала твоего голоса — берегу пластинку, все равно слышу. Боже мой, сколько это может длиться?

15 декабря.

Масса событий, и почти все хорошие. Приезд де Голля и подписание пакта[207]. Ночь подписания по радио: «Волга» и «Если война». Пьяный Бидо[208] на вокзале, его будили и говорили, чтобы он надел брюки и т. д.

Белка и Женя[209] живы. Я поплакала, но не могла вспомнить, как я этого ждала. Видно, сердце очень устало.

25 декабря.

Работать трудно, Фаня живет со мной в комнате. Я редко могу сосредоточиться, подумать.

Блоки и Торезы улетели в Париж[210].

Спокойной ночи, и прости меня, что я не с тобой.

В городе разговоры о встрече Нового года.

Вчера видела «Бэмби». Очень хорошо.

Светский прощальный прием у Гарро. У моего прибора «мадам Ирэн».

У инженеров авиазавода Нина пила коньяк банками, потом там же спала.

Отнесла в комиссионный костюм Бори, получу 3800 рублей. Грустно, зато выберусь из безденежья.

«Красная звезда», может быть, куда-нибудь командирует.

Фаня очень старается. Она упорная. Учу с нею греческую мифологию, впервые в жизни.

Мы подходим к Берлину. Союзники не двигаются. Илья едет через три дня в Пруссию. Был салют, вошли в Бранденбургскую провинцию.

Фаня рассказала о себе. Она жила в Дубровицах. Их вывели из гетто (где они все, от мала до велика, вязали теплые вещи для германской армии) на площадь, на которой стояли пулеметы. Отец крикнул: «Бежим!», — но мать от ужаса не могла сдвинуться, а обе сестры Фани повисли на ней. Фаня мчалась за отцом через какие-то огороды до самого леса. Спасшихся оказалось несколько человек. Отец отвел девочку на хутор к знакомому сапожнику, который покупал у него кожу. Отец Фани был кошерным мясником[211]. Два его сына, как полагается в еврейской семье, учились в городе, в Ровно. Их судьба неизвестна, но мне кажется, что их нет в живых[212]. Отец ее был убит бендеровцами.

У Ины умирает отец.

Гема: «Если я сейчас поеду директором фронтовой группы, не поздно?» Хочет прийти в Берлин. Теперь все хотят. Как с партизанами: перед победой все в партизанах оказались.

Скоро мне 34 года, страшная цифра, близко к 40. А что позади? А что впереди?

Немцы наступают в Бельгии.

На «Алых парусах»: завидовала Фане — она впервые была в театре. Было много американских и французских летчиков. Толпа ужасная, плохо одетая и некрасивая.

Нет денег, нет своей комнаты.

1945 год

3 января.

Не писала ни в день свадьбы, ни на Новый год. В наш день ездила в Лавруху, там паутина, сырость и мрак. Мама спекла пирог. Нина купила пирожные. Было 11 лет. Так и идет. Никогда не думала, что так сильно мое чувство. Новый год ночевала у Ины. Встречали вдвоем. Было мило и грустно. Дома встречали старшие: Таировы[213], Лидины и т. д.

Вчера разговаривала с французским евреем, убежавшим из Майданека. Типичный француз из бистро, очень мне понравился, но писать о нем довольно бессмысленно, Майданен «устарел». Вообще все устарело.

Гостит Гриша, у него роман с Валей Барнет.